:

top27

  • 1

Розроблено Joomlamaster.org.uaспільно з Joomstudio.com.ua

Алексей Миллер. �дентичность и лояльность в языковой политике империи Романовых

Деталі
Категорія: Російська імперія
Опубліковано: Неділя, 07 вересня 2014, 14:07
Перегляди: 234

Романовы в Крыму

 

Алексей Миллер. Р�дентичность Рё лояльность РІ языковой политике империи Романовых // РђР»РµРєСЃРµР№ Миллер. Р�мперия Романовых Рё национализм. Р­СЃСЃРµ РїРѕ методологии исторического исследования

Р’ условиях гетерогенного РІ языковом отношении государства, Рё тем более РІ империи, регулирование использования всех языков РІ Р°РґРјРёРЅРёСЃС‚рации, судопроизводстве, образовании представляется делом совершенно неизбежным. Наряду СЃ «обычным» регулированием, направленным — РїРѕ крайней мере РїРѕ представлению властей — РЅР° обеспечение эффективного функционирования органов власти Рё образования, можно выделить такие случаи вмешательства властей РІ языковую сферу, которые РїСЂСЏРјРѕ Рё главным образом касались РІРѕРїСЂРѕСЃРѕРІ формирования идентичностей Рё лояльностей.

Язык является одним из наиболее важных элементов в символике этничности, а шрифт и алфавит представляют собой весьма многозначный символ, который нередко играл и играет ключевую роль в процессах формирования идентичности1. Поэтому нет ничего удивительного в том, что власти часто вмешиваются в вопросы языка, алфавита и орфографии, причем происходит это не только в империях, но и в государствах, где власти претендуют на национальную легитимацию. Вопрос регулирования употребления языков с особой остротой встал перед властями Российской империи во второй половине XIX века, прежде всего на ее западных окраинах, но также и в Волжско-Камском регионе, когда в связи с отменой крепостного права грамотность перестала рассматриваться как удел элитных групп.

�мперский контекст означает несколько важных вещей при анализе языковой ситуации. Прежде всего, это особая структура взаимодействия между центром принятия решений и теми периферийными сообществами, языковая сфера которых подвергается регулированию. Это взаимодействие и взаимовлияние направлено в обе стороны — не только из центра на периферию, но и наоборот. На периферии действуют различные акторы. Во-первых, это местная администрация. В некоторых случаях она может быть по преимуществу присланной, как это было в Северо-Западном крае во второй половине XIX века, после восстания 1863 года. Но нередко местные уроженцы играли в ней весьма заметную роль, как это было в то же время в Юго-Западном крае. А в более ранний период, особенно до восстания 1830—1831 годов, на всех западных окраинах империя стремилась опираться на местные элиты и непрямые формы правления. � в тех случаях, когда местные элиты представлены в администрации, и в тех, когда они отстранены от управления, планы местных властей и их представления могут существенно отличаться от планов и представлений центра. Местные власти влияли на принятие имперским центром решений по различным, в том числе и языковым, вопросам — иногда в сторону большей репрессивности, иногда, напротив, в сторону смягчения. Причем местные уроженцы в среде бюрократов могли влиять как в ту, так и в другую сторону2.

Но даже лишенные доступа к административным постам, местные сообщества имели различные способы реагировать на политику властей и довести до них свое мнение, будь то лояльные и нелояльные формы протеста, легальные или нелегальные формы сопротивления правительственным решениям и их саботажа3.

Другое важное обстоятельство, которое нужно учитывать при изучении того или иного процесса в имперском контексте, — это невозможность его адекватного описания в рамках национального нарратива. Необходимо уделять пристальное внимание мотивации имперских властей, борьбе мнений в среде высшей бюрократии, чего национальные нарративы, как правило, не делают. Следует также учитывать, что политика в вопросах идентичности в империях несколько сложнее и гибче, чем в национальных, а особенно в национализирующихся государствах. Для имперской власти приоритетом является не насаждение культурной и языковой гомогенности населения окраин, а то, насколько та или иная версия этнической идентичности совместима с лояльностью династии и империи.

«Национальная» история или даже история взаимодействия определенной этнической общности и имперских властей в большинстве случаев не дают адекватного масштаба для анализа процессов в империи. Как правило, число акторов, включенных во взаимодействие по тому или иному вопросу, неизменно больше двух, даже если мы станем упрощенно рассматривать отдельные этнические сообщества и имперский центр как внутренне единых акторов.

Установить прямую связь между политикой властей в отношении разных языков, а в особенности политикой на разных окраинах империи, очень непросто, хотя некоторые совпадения в датах принятия решений как запретительного, так и послабляющего свойства очевидны. Однако и простое сравнение различных попыток властей регулировать эту сферу может быть весьма полезным.

При анализе воплощения административных решений и их последствий важно учитывать не только ситуацию в данном регионе, но и в соседних империях. Так, в литовском и украинском случаях, не говоря уже о польском, Российская империя не контролировала всей этнической территории данной группы. То обстоятельство, что литовский язык имел базу вне империи — в прусской части литовских земель, а украинский — в Галиции, имело принципиальное значение.

В анализе языковой политики важно учитывать целый ряд аспектов. Нужно ясно определить, что же, собственно, было сделано центральной властью. Этот постулат на первый взгляд кажется слишком очевидным. Однако в национальных историографиях традиционно существует тенденция преувеличивать масштабы запретов. Так, и в Литве, и в Польше, и в Украине существует широко распространенное мнение, что соответствующие языки в определенный период былизапрещеныкак таковые, а мотивы этой политики описываются как «русификаторские», что не вполне верно в том или ином аспекте во всех трех случаях. (В случае польском запрещение языка на определенной территории не было мерой по русификации поляков; в случае с литовцами не было запрета языка вообще, как не было и плана их русификации в обозримой перспективе; а в случае с украинцами стремление к русификации, несомненно, присутствовало, и репрессивные меры против языка предпринимались, но даже в самый пик этих репрессий полного запрета на публикации на украинском не было.) Вопрос здесь не только и не столько в том, чтобы не преувеличивать репрессивности имперских властей, что ничем не лучше попыток эту репрессивность преуменьшить. Важнее то, что подобные упрощения часто лишают исследователя возможности разобраться, что же действительно подвергалось запрету и почему.

Формы регламентирования могли быть различны. Полное запрещение публичного использования языка действовало в Западном крае после восстания 1863—1864 годов в отношении польского. Ограничения не были столь всеобъемлющи в Царстве Польском, то есть варьировались по отношению к одному и тому же языку в разных частях империи. Например, два поляка, севшие в поезд в Варшаве, могли спокойно говорить по-польски в купе, пока поезд не въехал на территорию Западного края, где это уже считалось правонарушением. Однако, миновав восточную границу Западного края, они могли снова вполне легально говорить по-польски, в том числе и в имперской столице. Например, в своем отношении министру внутренних дел от 16 февраля 1872 г. главноуправляющий 3-м отделением П.А. Шувалов, считавший именно этот запрет особенно нелепым, писал: «...в Вержболове можно говорить по-польски на станции и в вагоне, но в том же самом вагоне в Ковне уже воспрещается польская речь, а за Режицею, в Псковской губернии, опять дозволяется. Третьему отделению известны те ненормальные случаи, которые порождало это воспрещение»4.

Более или менее жесткие ограничения сферы применения языка в администрации, образовании, печати, публичной сфере касались в разное время, особенно во второй половине XIX века, всех языков, распространенных на западных окраинах империи, включая не только Царство Польское и Западный край, но и остзейские губернии5. Однако важно различать ситуации, когда ограничения налагались на прежде доминировавшие в определенном регионе языки, то есть польский и немецкий, и когда ограничения применялись в отношении языков, не имевших статуса вполне «развитых» и еще переживавших в XIX веке процесс эмансипации, то есть литовский, латышский, эстонский, белорусский, украинский, идиш. В первом случае происходило вытеснение языков из сфер, где они раньше имели сильные позиции, то есть пространство применения языка реально сокращалось. Во втором — чинились препятствия к освоению эмансипирующимися языками новых функций в образовании, администрации и публичной сфере, то есть создавались препятствия для экспансии языков в те сферы, где они прежде не играли важной роли.

Особый способ регламентирования языковой сферы состоял в изменении привычного алфавита (как в случае с литовским, позднее также латышским)6или в выборе алфавита для языка, письменность на котором разрабатывалась миссионерами и/или лингвистами, например — для казахского, чувашского и ряда других языков народов Поволжья (где кириллицу предпочли арабской графике). Возможна была и частичная смена письма, как в случае с татарским, — арабскую графику не запрещали, но параллельно миссионеры разработали кириллическую графику для татарского языка крещеных татар. Регулирование могло касаться и вопросов орфографии — в отношении украинского языка власти поддерживали этимологическую орфографию против фонетической, потому что последняя увеличивала дистанцию между русским и украинским7.

Все эти регламентации, ограничения и запреты могли налагаться решениями местных властей и позднее подтверждаться центральными (так было, например, в случае с литовским), а могли приниматься на самом «верху», с непосредственным участием монарха, как в случае с украинским8. (Впрочем, и в случае с украинским роль местных, окраинных акторов была весьма важной.) Важен статус этих решений — закреплялись ли они резолюцией царя или принимались на министерском и даже генерал-губернаторском уровне. Первый вариант существенно ограничивал возможность дискуссии по данному вопросу в бюрократических верхах, хотя и не отменял вовсе возможность пересмотра решений, уже утвержденных самодержцем9.

Перейдем теперь, в соответствии с уже сформулированным тезисом о необходимости ситуационного подхода, учитывающего взаимодействие возможно более широкого круга акторов, к анализу ситуации на западных окраинах империи. До восстания 1830— 1831 годов империя Романовых стремилась опираться здесь на местные элиты и непрямые формы правления. Ее вмешательство в языковую ситуацию было минимальным, а позиции польского языка в западных губерниях после разделов, скорее, усилились. Даже когда в начале ХЕХ века власти в целях контроля потребовали от евреев перевести часть деловой документации с идиш на более доступный чиновникам язык, они оставляли за евреями выбор между русским, польским и немецким. �наче говоря, язык заботил их как медиум, а не как инструмент формирования идентичности. Лишь после восстания 1830—1831 годов власти перестали рассматривать польскую шляхту как лояльную региональную элиту и существенно сократили сферу использования польского языка в Западном крае. В период между восстаниями Николай I обсуждал со своими сановниками возможность полного перевода польского языка на кириллицу10. Хотя призрак малорусского сепаратизма тревожил Петербург, особенно после раскрытия Кирилло-Мефодиевского братства в 1847 году, в процессы развития украинского языка власти империи вплоть до конца 1850-х годов практически не вмешивались.

Сразу после воцарения Александра � власти не имели ясной позиции и программы действий в языковых вопросах. Можно говорить об изначальной тенденции благосклонно относиться к различным издательским и образовательным инициативам на местных языках. Вопрос о статусе украинского языка в Российской империи, в частности о возможности его использования в школах, для перевода Священного Писания и для издания журналов, активно обсуждается вплоть до 1862 года, причем власти не препятствовали в это время открытию начальных школ с украинским языком, изданию украинских букварей и общественно-литературного журнала11.

Однако первое ограничительное вмешательство властей относится уже к 1859 году, и касалось оно алфавита. «Печатание азбук, содержащих в себе применение польского алфавита к русскому языку», было запрещено. Русский язык, по мнению властей, включал в себя малорусское и белорусское наречия, и потому цензурный циркуляр специально уточнял, что следует «постановить правилом, чтобы сочинения на малороссийском наречии, собственно для распространения между простым народом (а это как раз не возбранялось. — АЛ/.), печатались не иначе, как русскими буквами»12. Что же побудило власти принять такой циркуляр именно в это время?

Вплоть до 1859 года сама возможность украинских публикаций латиницей в Российской империи не ставилась под вопрос13. То же верно и для белорусского языка. С 1855 по 1857 год В. Дунин-Марцинкевич без каких-либо проблем издал в империи четыре книги на белорусском языке латиницей.

Однако в 1859 году издание латиницей белорусского перевода поэмы А. Мицкевича «Пан Тадеуш» было арестовано, причем именно из-за алфавита. Сам «Пан Тадеуш» в Российской империи запрещен не был. Власти даже выплатили Дунину-Марцинкевичу компенсацию за понесенные убытки, поскольку тираж был отпечатан до того, как власти приняли упомянутое постановление. После 1859 года возможности легально издавать белорусские книги латиницей в Российской империи уже не было вплоть до начала XX века14.

�нициатива к запрету латиницы для украинского языка исходила от киевского отдельного цензора Новицкого15. 14 марта 1859 года Новицкий направил письмо попечителю Киевского учебного округа Н.�. Пирогову, в котором отмечалось распространение в империи «рукописей на малорусском наречии, но писанных польскими буквами», а также ввоз из Галиции книг «на червоннорусском наречии, печатанных также польскими буквами». Непосредственным толчком для Новицкого послужило, вероятно, знакомство с «Новой украинской азбукой», написанной латиницей, которая была ему представлена на предмет получения разрешения к печати16. Цензор, в частности, писал: «Принимая во внимание, что с предстоящим освобождением крестьян грамотность между ними, по всей вероятности, распространится и усилится, что крестьяне западных губерний, встречая здесь книги, написанные на малороссийском языке только польскими буквами, естественно, захотят более изучать польский, чем русский алфавит <...> что из обхождения с польским населением здешнего края понимая польский язык, весьма легко могут перейти и к чтению собственно польских книг и через то подвергнуться влиянию лишь польской литературы с отчуждением от духа и направления литературы русской и, наконец, что в Галиции... тамошнее польское население сознательно и упорно стремится к тому, чтобы между коренным русским населением вместо кирилловского алфавита ввести в употребление исключительно польский алфавит с целью подавления, литературным влиянием, русской народности и постепенного преобразования ее в народность польскую, каковые тенденции тем же путем могут распространиться на наши Западные губернии <...> Не будет ли признано полезным, в видах охранения русской народности в русском населении Западных губерний постановить на будущее время, чтобы сочинения на малороссийском языке печатаны были в пределах России русскими буквами, или, где окажется нужным, церковно-славянскими, и чтобы тексты на червонно-русском наречии, печатанные за границею польскими буквами, не дозволены были к привозу в Россию в значительном количестве экземпляров одного и того же сочинения»17. 5 мая 1959 года Пирогов написал на основании этого донесения представление министру народного просвещения гр. Е.В. Путятину, а уже 30 мая Путятин разослал циркуляр за номером 1296, который и устанавливал этот запрет18. Аналогичные меры были распространены на белорусский язык. 19 июня 1859 года Пирогов разослал распоряжение о выполнении этого циркуляра в подведомственные ему органы цензуры, то есть от момента, когда киевский цензор Новицкий сформулировал свои предложения, до превращения их в официальную инструкцию МНП прошло лишь три месяца.

Можно уверенно утверждать, что один из импульсов, побудивших власти империи Романовых к тому, чтобы столь спешно обратить внимание на вопрос алфавита, дали события вне империи. В мае 1858 года по указанию габсбургского наместника Галиции гр. А. Голуховского была создана специальная комиссия по переводу галицийских русинов с кириллицы на латиницу. Другой проект такого рода был подготовлен с благословения австрийских властей чехом Й. �речеком, занимавшим важный пост в австрийском министерстве просвещения19. Реализовать эти проекты не удалось из-за отчаянного сопротивления галицийских русинов. Разъяренный поведением Австрии в ходе Крымской войны Петербург с особым вниманием следил теперь за любыми шагами Вены, и реакция на «игры с алфавитом» в Галиции была незамедлительной. Схожие издательские инициативы в самой Российской империи теперь воспринимались как действия, скоординированные с политикой поляков и Вены в Габсбургской монархии. По сути дела, эта борьба вокруг алфавита представляла собой один из аспектов продолжавшегося весь XIX век спора о национальной и цивилизационной принадлежности тех земель Речи Посполитой, которые были аннексированы Российской империей.

В письме Новицкого ясно сформулированы все причины, по которым власти могли опасаться распространения польского алфавита применительно к украинскому и белорусскому языкам. Очевидно, что события в Галиции в 1858—1859 годах сыграли здесь далеко не последнюю роль. Мотив угрозы того, что поляки хотят «взять в свои руки инициативу в деле образования простого народа в Юго-Западном крае в видах распространения польской национальности», неизменно оставался важным в дискуссиях о языке преподавания в Западном крае20.

Польское восстание 1863 года ускорило не только процесс принятия бюрократических решений в отношении языковой политики на западных окраинах империи, но и кристаллизацию проекта «общерусской нации». Циркуляр министра внутренних дел П.А. Валуева, понимавшийся как временная мера, запретил летом 1863 года украинский перевод Священного Писания и использование украинского в школе и в публикациях «для простонародья». Галиция в этом контексте выступает как центр конкурирующего проекта — сначала польского, со временем все больше собственно украинского.

�мперская политика в отношении украинского языка предполагала разные уровни регламентирования языковой сферы. Наряду со стремлением властей не допустить повышения статуса языка и предотвратить литературную эмансипацию «наречия», объектом воздействия становится языковая система как таковая. Цель состояла в недопущении формального отграничения от русского языка на всех уровнях системы. Решение 1859 года о запрете латиницы для «малорусского наречия», которое изначально было реакцией на события в Галиции и на попытки поляков и пропольски ориентированных украинских и белорусских деятелей распространить латиницу среди крестьян западных окраин, теперь стало частью широкой системы мер, направленных на ассимиляцию восточно-славянского населения империи в единую нацию.

Вскоре после подавления восстания, в 1865 году, власти Российской империи ввели запрет на латиницу и для литовского языка. Сравнение этой меры с запретом латиницы для украинского и белорусского в 1859 году позволяет увидеть различия в стратегическом целеполагании властей при принятии мер, которые на первый взгляд кажутся идентичными.

Власти империй меньше, чем власти национальных государств, озабочены гомогенностью населения, особенно на окраинах. Далеко не всегда власти империи, в том числе и при регулировании языковых вопросов, руководствуются националистической логикой, то есть ставят целью реализацию того или иного проекта культурной и языковой ассимиляции. Нередко приоритетом имперской власти является лояльность, то есть утверждение такой версии локальной идентичности, которая была бы совместима с лояльностью империи как по определению гетерогенной политии, в том числе лояльности цивилизационной. Различение национального и цивилизационного фактора в политике властей не всегда можно провести достаточно четко, но оно заслуживает подробного обсуждения. Образ Российской империи как особого цивилизационного пространства, где окраины лояльны центру не только как центру власти, но и как центру цивилизационного притяжения, безусловно, существовал как идеал в умах имперской элиты. Часто используемый в то время термин «сближение» далеко не всегда означал русификацию в националистическом смысле, то есть ассимиляцию и внедрение русской национальной идентичности. Так, обсуждение Николаем I в период между восстаниями возможности перевода польского языка на кириллицу связано, скорее, с надеждой утвердить среди поляков такую версию польской идентичности, которая сочеталась бы с лояльностью империи и династии. После восстания 1863 года Николай Милютин, уже не рассчитывавший на примирение с польской шляхтой, надеялся воспитать в духе лояльности польского крестьянина, и Б.А. Успенский отмечает, что предпринятые тогда гражданской администрацией Царства Польского попытки ввести русские буквы в польскую письменность (без полного запрета латиницы) были призваны воздействовать прежде всего на крестьянство21.

Запрет на латиницу в отношении литовского языка также был направлен не на ассимиляцию, но на аккультурацию в Российской империи. Цель состояла не в том, чтобы сделать литовцев русскими, но в том, чтобы максимально дистанцировать их от мятежных поляков. Подобная политика применялась не только на западных окраинах. В 1858 году в Волжско-Камском регионе массовые переходы крящен в ислам вызвали к жизни систему, разработанную известным миссионером и востоковедом Н.�. �льминским. К 1862 году он подготовил для крящен перевод на татарский букваря и молитвенника. При этом был использован кириллический алфавит. Этот же принцип перевода религиозной литературы на местные языки с кириллическим письмом был применен �льминским в отношении ряда народов Поволжья, а также башкир и казахов. Новые слова, которых не хватало в местных языках, заимствовались из русского. Здесь нужно отметить два обстоятельства. Еще в начале 50-х �льминский, отдавая приоритет миссионерской деятельности над языковой русификацией, планировал разработку письменности для ряда местных языков с использованием арабской графики. Только под влиянием более опытного востоковеда В.В. Григорьева, который убедил его в существовании угрозы распространения татарского влияния (а с ним идей исламизма и пантюркизма) на соседние народы, �льминский остановил свой выбор на кириллице22.

Его деятельность не раз подвергалась нападкам со стороны сторонников языковой русификации, которые полагали, что, разрабатывая письменность для местных языков, �льминский затрудняет этот процесс. Одним из контраргументов �льминского было то, что татарский ассимиляционный проект имел в то время больший потенциал и его деятельность по развитию местных языков блокирует эту опасность, а кириллица служит предпосылкой для более легкого усвоения русского впоследствии23.

В отношении восточнославянского населения западных окраин к 1862—1863 годам в бюрократии окончательно утвердился взгляд, согласно которому обучение грамотности должно было происходить на «общерусском» литературном языке. Украинский и белорусский должны были остаться на положении наречий, как языки для «домашнего обихода», для издания художественной литературы о местной жизни, исторических и фольклорных памятников. Попытки поляков использовать латиницу для украинского и белорусского однозначно воспринимались как стремление перетянуть русинов на свою сторону, а те, кто уже мыслил националистическими категориями, видели в них желание «расколоть» формирующуюся общерусскую нацию. Уже в запрете латиницы применительно к русскому языку в 1859 году речь отнюдь не случайно идет о польских, а не латинских буквах. Очевидно, что в политике в отношении украинского и белорусского языков сочеталось стремление нейтрализовать попытки поляков, в том числе и с помощью алфавита, провести на этом пространстве цивилизационную границу по границе Речи Посполитой 1772 года и ассимиляторский план объединения всех восточных славян империи в рамках «общерусской нации».

После восстания 1863 года и принятия Валуевского циркуляра и Эмских инструкций 1876 года24, резко ограничивших разрешенную сферу применения украинского языка, власти продолжили попытки регулирования украинского языкового пространства. Власти стремились регулировать вопросы орфографии там, где украинский был разрешен, и цензура инструктировала издателей, что за образец правописания должна быть принята этимологическая орфография «Собрания сочинений на малороссийском наречии» �.П. Котляревского (Киев, 1875)25, преследуя цель не дать увеличить дистанцию между русской и украинской нормами. В Эмских инструкциях специально запрещалась так называемая кулишовка, то есть фонетическая орфография, разработанная П.А. Кулишем26. С точки зрения властей, она представляла собой не что иное, как увеличение разрыва между «общерусским» языком и «малорусским наречием» при помощи формальных графических средств.

Литовцы не включались в этот образ «общерусской» нации и не являлись приоритетным объектом ассимиляционного давления. Запрет на «польские буквы» для литовского языка в этом отношении принципиально отличался от аналогичного запрета для украинского и белорусского в 1859 году. Другое важное различие состояло в том, что в литовской традиции не было употребления кириллицы. Значение его станет понятно, если мы проследим ситуацию в белорусской среде. В украинской среде решительный идеологический выбор в пользу кириллицы был выработан во многом как реакция на политику поляков, уже в 1850-е годы, и последующие попытки некоторых украинских деятелей, включая Драгоманова, его оспорить, были безуспешны. У белорусов обе традиции (и кириллицы, и латиницы) и в начале XX века воспринимались как равноправные. После революции 1905 года и снятия цензурных ограничений белорусские издания («Наша доля», позднее «Наша нива») выходили и на кириллице, и на латинице. В библиотеке «Нашей нивы» из 31 книги, вышедшей до 1912 года, 12 были напечатаны латиницей27. Однако с 1912 года кириллица окончательно возобладала. Здесь мы имеем дело с соревнованием двух традиций внутри одной языковой среды. Весьма вероятно, что политика властей империи во второй половине XIX века способствовала победе кириллицы уже в начале XX века, после того как регламентирующее вмешательство прекратилось. В литовском же случае кириллица однозначно воспринималась как чуждая, хотя и среди литовских деятелей были люди, считавшие, что кириллица вполне подходит для передачи литовского языка28.

В литовском случае стремление увеличить дистанцию от поляков, зафиксировать принадлежность литовцев к миру Российской империи, а не к традиции Речи Посполитой, решительно преобладало над ассимиляционными задачами. Скорее речь может идти о боязни ополячивания литовцев, предотвратить которую стремились и с помощью предписания о печатании литовских изданий кириллицей. Это не значит, что у некоторых представителей имперской бюрократии не было надежд на обрусение литовцев в будущем, но русификация литовцев не была во второй половине XIX века практической целью конкретной политики. Более реалистичными выглядели надежды на то, что, привыкнув к кириллице, литовцы легче будут усваивать русский не вместо, а наряду с литовским. Эта ситуация сходна с ситуацией в остзейских провинциях, где власти тоже стремились предотвратить возможную ассимиляцию латышей и эстонцев немцами и в определенный период поощряли развитие латышской и эстонской идентичности.

Таким образом, при всех различиях рассмотренных ситуаций на имперских окраинах мы видим ряд сходных черт. Во всех случаях у властей существовало опасение, что определенная группа на окраине достаточно сильна в материальном и культурном отношении, чтобы попытаться реализовать собственный ассимиляционный проект в отношении более слабых групп. В Западном крае источником этой угрозы считалось польское влияние, в остзейских провинциях — немецкое, в Волжско-Камском регионе — татарское. Во всех случаях власти стремились воспрепятствовать реализации такого проекта, и во всех случаях один из инструментов заключался в более или менее настойчивом насаждении кириллицы. Опыт �льминского показывает, что не всегда это было результатом прямолинейного стремления к русификации — ведь он даже разрабатывал письменность на местных языках вместо попыток исключительного насаждения русского. В Западном крае литовский случай скорее принадлежит именно к этой категории, когда приоритетом была борьба с конкурирующим влиянием и стремление закрепить версию идентичности, которая сочеталась бы с лояльностью империи, в том числе и как цивилизационному пространству.

В Западном крае соперником Российской империи выступало лишенное государства польское движение, в остзейских провинциях эта угроза была прямо связана с растущей силой Германии, а в Поволжье — с Османской империей как альтернативным центром притяжения мусульман и тюркских народов. Но если мы учтем, что в Галиции политика поляков пользовалась поддержкой Вены, то будет очевидно, что во всех случаях можно говорить о языковой политике как о части сложной системы соревнования между империями-соседями. Все это с новой силой и отчетливостью проявилось в ходе Первой мировой войны29.

Политика в отношении различных алфавитов претерпела причудливые изменения в первые десятилетия существования СССР30. Политика коренизации, проводившаяся в СССР в 1920-е годы, была основана на идеологии деколонизации и предусматривала поощрение местных языков в администрации и образовании. Кириллица воспринималась как один из символов русского империализма и русификации. Еще до того, как была выработана официальная позиция по языковым вопросам, ряд народов перешел с кириллицы на латиницу (якуты — в 1920 году, осетины — в 1923-м). Однако в целом ряде случаев этнические группы отвергли инициативы по введению латиницы и предпочли реформировать уже имевшуюся кириллическую письменность — коми, мордва, чуваши, удмурты. С монгольского письма на кириллицу перешли калмыки. Также выбрали кириллицу хакасы, ассирийцы, цыгане, ойроты и некоторые другие малые народы. Можно сказать, что в «свободном соревновании» латиницы и кириллицы однозначного преимущества ни один алфавит не имел.

Особенно интенсивно вопрос о введении латиницы обсуждался среди мусульманского населения. Часть выступала за реформу арабского письма, часть — за переход на латиницу. Все народы Северного Кавказа, не обладавшие прежде письменностью, приняли латиницу между 1923 и 1927 годами. Движение за утверждение «нового тюркского алфавита» на основе латиницы было инициировано в Азербайджане в 1922 году. В 1926 году в Баку прошел Тюркологический конгресс, который утвердил план реформы. К 1927 году эта инициатива получила санкцию Политбюро и финансирование из госбюджета. Большевистское руководство считало, что переход на латиницу подорвет влияние ислама, который прочно ассоциировался с арабской письменностью. Пантюркистский аспект этого проекта еще не слишком беспокоил Москву. К 1930 году 39 языков были переведены на латиницу. Часть из них переходила на латиницу с кириллицы, в чем власти, провозгласившие великорусский шовинизм главной опасностью, не видели ничего предосудительного. Кампания перевода с кириллицы на латиницу финноугорских языков при полной поддержке центральных властей была предпринята в конце 20-х — начале 30-х годов. Всего к 1932 году в СССР были переведены на латиницу 66 языков, а еще семь готовили к этому. В конце 20-х была даже начата подготовка к переводу на латиницу русского языка31. Мы видим, что с изменением идеологических установок и политических приоритетов центральная власть в новой империи — СССР — могла кардинально изменить политику в отношении алфавитов по сравнению с властями царской империи.

На этом фоне особенно показательна судьба латинизаторских проектов в Белорусской ССР и Украинской ССР, то есть на бывших западных окраинах Российской империи. Конференции, посвященные реформе орфографии белорусского и украинского языков, прошли соответственно в 1926 и 1927 годах32. На обеих конференциях прозвучали предложения о переходе на латиницу, которые не получили широкой поддержки. Однако, даже несмотря на то, что эти инициативы были отвергнуты на самих конференциях, республиканские, а затем и союзные партийные власти поспешили вмешаться и устроить политическое разбирательство. Уже в 1929 году обвинения в планах по введению латиницы и «ориентации на Польшу» фигурировали при первых арестах украинских и белорусских лингвистов. Теперь именно этот аспект однозначно выходил на первый план вместо русификаторских задач: ведь в рамках политики коренизации происходила энергичная украинизация и белорусизация, демонтаж тех результатов, которых русификаторская политика достигла здесь до Первой мировой войны.

После 1932 года начался пересмотр и программы латинизации тюркских языков — роль главного врага от ислама перешла к тюркскому национализму и пантюркизму. В целом внешняя политика СССР была теперь ориентирована не столько на экспорт революции, сколько на пресечение внешних влияний на население СССР. В результате политика в вопросах алфавита совершила очередной (и не последний) крутой вираж, что еще раз подчеркивает тезис, сформулированный в начале этой главы, — политика имперских властей в языковой сфере, в том числе и в вопросах алфавита, может быть понята только в широком контексте взаимодействия разных акторов как внутри империи, так и во внешней политике.

1

См., например:Fishman J.A.Language and Ethnicity: The View from Within // The Handbook of Sociolinguistics / Ed. by Florian Coulmas. Cambridge, MA: Blackwell Publishers, 1997. P. 339.

2

О роли М. Юзефовича и других представителей местной элиты в инициировании репрессий против украинского языка и в их ужесточении по сравнению с тем, что планировали центральные власти, см.:Миллер Л. «“Украинский вопрос”...».

3

См., в частности:Werth, Paul W.From Resistance to Subversion: Imperial Power, Indigenous Opposition and Their Entanglement // Kritika. 2000. \bl. 1. № 1. P. 21-43.

4

РГ�А. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 358. Л. 114 об.

5

Ситуация на западных окраинах, где власти так или иначе регламентировали каждый из распространенных здесь языков, не была уникальной. Регламентации подвергались все языки империи. Даже на русский язык вплоть до середины XIX века было наложено весьма существенное ограничение — лишь в 1859 году была разрешена публикация русского перевода Священного Писания. �нтересные данные о языковой регламентации в системе образования Западного края содержит статья В.Г. Бабина, однако ее аналитический уровень оставляет желать много лучшего. См.:Бабин В.Г.Государственная образовательная политика в Западных губерниях во второй половине XIX — начале XX в. // Власть, общество и реформы в России (XVI — начало XX в.). СПб., 2004. С. 199-224.

6

См.:СталюнасД. �дентификация, язык и алфавит литовцев в российской национальной политике (1860-е годы) // АЬ 1шрепо. 2005. № 2. С. 225— 254;Долбилое М.Превратности кириллизации: Запрет латиницы и бюрократическая русификация литовцев в Виленском генерал-губернаторстве в 1864—1882 гг. // АЬ 1трепо. 2005. № 2. С. 255-296.

7

Подробный анализ политики властей империй Романовых и Габсбургов, а также местных элит в отношении орфографии, алфавита и шрифта украинского языка см.:Миллер А., Остапнук О.Латиница и кириллица в украинском национальном дискурсе и языковой политике Российской и Габсбургской империй (Славяноведение, в печати).

8

Подробнее о механизмах принятия запрета на латиницу для литовского языка см.:Dolbilov М. Russification and the Bureaucratic Mind in the Russian Empire’s Northwestern Region in the 1860s // Kritika. 2004.\bl.5. № 2. P. 265—269.

9

См., например, о пересмотре утвержденного Александром II решения в отношении преподавания польского языка в казенных училищах Западного края:Миллер А.«“Украинский вопрос”...». С. 114.

10

Успенский Б.А.Николай 1 и польский язык (Языковая политика Российской империи в отношении Царства Польского: вопросы графики и орфографии) //Успенский Б.А.�сторико-филологические очерки. М., 2004. С. 123 - 155.

11

См.:Миллер А.«“Украинский вопрос”...». С. 63—110; а также:Вульпи-ус Р. Языковая политика в Российской империи и украинский перевод Библии (1860-1906) //Ab Impcrio. 2005.Nq2. C. 191-224.

12

РГ�А. Ф. 772 (Главное управление цензуры МНП). On. I. Часть 2. Д. 4840.

13

Традиция таких изданий существовала давно. Пример такого издания уже в 1850-е гг.: Piu кору kazok. Napysau Spirydon Ostaszewski dla wesofoho Mira. Wilno. Drukiem T. Glucksberga. Ksiçgamia і typografa szkôJ bia. naukowego okrçgu, 1850.

14

ТоктъC. Латиница или кириллица: проблема выбора шрифта в белорусском национальном движении во второй половине XIX — начале XX века // Ab Imperio. 2005. № 2.

15

В 1862—1863 годах Новицкий сыграл важную роль и в подготовке известного циркуляра Валуева о запрете популярных изданий на малорусском наречии: именно он написал тот меморандум, который затем лег в основу циркуляра Валуева, Новицкому принадлежит и знаменитая фраза «Украинского языка не было, нет и не может быть». Таким образом, мы видим, как инициативный провинциальный чиновник не самого высокого ранга мог существенным образом повлиять на политику империи в важнейшем вопросе, что лишний раз свидетельствует об отсутствии единого плана национальной политики У имперских властей.

16

Азбука упоминается в переписке попечителя округа с Министерством народного просвещения. См.: ЦД�А Украины. Ф. 707 (Канцелярия попечителя Киевского учебного округа). Оп. 261. Д. 7. Л. 3.

17

Там же. Л. 1—1 об.

18

Там же. Л. 3 об., 7—7 об.

19

См.Мойсеенко В.Про одну спробу латинизації українського письма // «ї»: незалежний культурологічний часопис. Львів, 1997. № 9. С. 140—147.

20

Об этом, со ссылкой на министра внутренних дел Валуева, писал председателю Цензурного комитета барону А.П. Николаи летом 1861 года министр народного просвещения Путятин (ЦД�А Украины. Ф. 707. Оп. 261. Д. 7. Л. 5).

21

Успенский Б.А.Николай I и польский язык. С. 141.

22

Knight N.Grigor’ev in Orenburg, 1851 — 1862: Russian Orientalism in the Service of Empire? // Slavic Review. 2000. Vbl. 59. № 1. P. 74—100.

23

О ситуации в Волжско-Камском регионе см.:Dowler W.Classroom and Empire: The Politics of Schooling Russia’s Eastern Nationalities, 1860—1917. Toronto, 2001;Geraci R.P.Window on the East;Werth P.W.At the Margins of Orthodoxy;Миллер А.�мперия и нация в воображении русского национализма // Российская империя в сравнительной перспективе / Ред. А Миллер. М., 2004. С. 265—285.

24

Тексты обоих документов см.:Миллер А. «“Украинский вопрос”...». С. 240-244.

25

РГ�А. Ф. 776. Оп. �. Д. 61 а, Л. 41 об.

26

�з выводов комиссии «Для пресечения украинофильской пропаганды» (1875): «Воспретить в �мперии печатание, на том же наречии, каких бы то ни было оригинальных произведений или переводов, за исключением исторических памятников, но с тем, чтобы и эти последние, если принадлежат к устной народной словестности (каковы песни, сказки, пословицы), издаваемы были без отступления от общерусской орфографии (т.е. не печатались так называемой “кулишовкою”)». Цит. по:Миллер Л.«“Украинский вопрос”...». С. 242.

27

Я благодарен белорусскому историку Сергею Токтю за консультацию по этим сюжетам.

28

Cm.:Subauius, Giedrius.Development of the Cyrillic Orthography for Lithuanian in 1864—1904 // Lituanus. Chicago, 2005. № 51(2). P. 29—55.

29

См. главу 6.

30

Дальнейшее изложение основано главным образом на книге:Martin Т.The Affirmative Action Empire. Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923— 1939. Ithaca and London, Cornell University Press, 2001. P. 182—207, 422—429.

31

Она была прекращена только в 1930 году по специальному указанию Политбюро.

32

О конференциях и реакции на них властей см:Хвиля Андрій. Викоріни-ти, знищити націоналістичне коріння на мовному фронті // Українська мова у XX сторіччі: історія лінгвоциду / Ред. Л. Масенко. Київ, 2005;Скрипник Микола.Підсумки правописної дискусії // Історія українського правопису XVI— XX століття. Хрестоматія. Київ, 2004. С. 422—423;Мусаев М.К.Белорусский язык // Опыт совершенствования алфавитов и орфографий языков народов СССР. М., 1982. С. 200-207.

Коментарі

Додати коментар

Захисний код
Оновити

SocButtons v1.5

 

Більше про ПОДЯКУ

Схожі матеріали

  • Відео

Останні матеріали

День в історії

Події на сьогодні не додані
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5

archiv

Центральный государственный исторический архив УССР в Киеве. Путеводитель. Киев, 1958. 348 с.

 

  

 

  

 РђРЅРЅР° Рейд. Р›С”нінґрад. - РљРёС—РІ, 2012. - 493 СЃ.

 

Журавльов Д.В. Хто є хто в українській історії / Денис Володимирович Журавльов; худож. А. Єрьоміна. - Харків. - 2011. - 416 с.

 

Максим Яременко, Спеціальні історичні дисципліни: Навч.  РїРѕСЃС–Р±РЅРёРє. Аграр Медіа Груп, 2010. 

Єжи Топольський. Як ми пишемо і розуміємо історію. Таємниці історичної нарації / Пер. з польськ. Надії Гончаренко, наук. ред. Юрія Волошина. Київ: «К.І.С.», 2012. 400 с.

December 2014
Mo Tu We Th Fr Sa Su
1 2 3 4 5 6 7
8 9 10 11 12 13 14
15 16 17 18 19 20 21
22 23 24 25 26 27 28
29 30 31 1 2 3 4
Украина онлайн і