Искандер Гилязов. Коллаборационизм тюрко-мусульманских народов СССР в годы второй мировой войны - форма проявления национализма?

Друк

Деталі: Опубліковано: Вівторок, 08 липня 2014, 01:30; Перегляди: 92

dportation (2) История Великой Отечественной войны, и в целом второй мировой войны как одной из величайших трагедий XX в., привлекает устойчивое внимание исследователей. Многие ее сюжеты и вопросы всесторонне и глубоко изучены в отечественной и зарубежной историографии. Вместе с тем, отдельные проблемы истории второй мировой войны остаются и сегодня раскрытыми не до конца; в лучшем случае затронутыми лишь поверхностно, почти вскользь. К их числу относится и очень сложная, противоречивая и неоднозначно воспринимаемая тема советского коллаборационизма в годы войны. По словам А. О. Чубарьяна, “эта проблема в советской историографии полностью игнорировалась”, поскольку “в ее основе лежала идея, что число изменников Родины было крайне незначительным”.¹Поэтому сущность такого феномена, как политическое и военное сотрудничество определенной части советских граждан с Германией, в отечественной исследовательской литературе не получила глубокого научного истолкования.

Между тем коллаборационизм в годы второй мировой войны был явлением достаточно распространенным и имел место практически в каждой оккупированной стране. Для выявления особенностей коллаборационизма, безусловно, необходим сравнительно-сопоставительный анализ его проявлений. Следует также представлять общие условия его развития - политические, военные и психологические. Все это позволит получить максимально полное и объективное представление и о сотрудничестве советских граждан с Германией в годы войны.

Актуальность изучения явления советского коллаборационизма представляется бесспорной. В исследовании прошлого историки не имеют права по тем или иным причинам политического или даже эмоционального характера осознанно замалчивать какие-либо события. В противном случае мы получим лишь одностороннее представление о минувшем. Война, тем более такая масштабная, как Великая Отечественная, всколыхнула все слои советского общества, явилась страшным переломом в судьбе страны, народа, каждого отдельного человека. Она зримо высветила сильные и слабые стороны общества - выявила чувство глубокого патриотизма народа в борьбе с врагом (эта страница истории войны в историографии изучалась очень активно), но одновременно обнажила и многие пороки сталинского режима, последствия массового террора и репрессий (а вот это направление историками войны практически не рассматривалась или же рассматривалась явно недостаточно). Именно политическая система, сложившаяся в СССР в 20-30-е годы, во многом способствовала тому, что определенная, пусть и небольшая часть советских граждан, в стремлении покончить с тоталитаризмом внутри страны, сделала ставку на внешнего врага СССР - национал-социалистскую Германию. С высоты сегодняшнего дня абсолютно ясно, что это оказалось страшной ошибкой - режим Гитлера был по сути своей не менее тоталитарным, чем сталинский.

Естественно, что далеко не все даже искренние противники сталинского режима стали сотрудничать с Германией в военные годы. И не все коллаборационисты второй мировой войны были действительными борцами против сталинизма. Последние составляли, по-видимому, меньшинство. Многие бывшие красноармейцы, оказавшись в плену, переходили в стан врага и пытались элементарным образом спасти свою жизнь, избежать голодной смерти в лагерях для военнопленных, переждать, а при возможности и перебежать обратно к своим. Истинные же мотивы перехода на сторону немцев часто прикрывались антисталинской риторикой. Качественный уровень политического и военного сотрудничества каждого конкретного человека с гитлеровской Германией был, бесспорно, разным. Поэтому оценить сущность военного и политического сотрудничества советских граждан с Германией весьма сложно, и, вероятно, каждый отдельный случай требует индивидуального подхода.

Вопрос об оценках явления советского военного и политического коллаборационизма в годы второй мировой войны, несмотря на его остроту, в отечественной историографии по-настоящему не ставился и не изучался. В силу известных причин советская историческая литература и публицистика к этим сюжетам обращались очень неохотно, упоминали их очень кратко, как “досадные недоразумения” военных лет. Но если уж проблемы коллаборационизма затрагивались, то ответы на поставленные вопросы давались достаточно простые. Исходя из устоявшегося мнения о малочисленности коллаборационистов, активности коммунистических и прокоммунистических подпольных групп в среде военнопленных, которые насильно были загнаны в военные формирования коллаборационистов, считалось, что главной причиной провала германских планов по привлечению на свою сторону представителей различных народов была верность советских людей своей Родине и коммунистической партии, их высокое чувство патриотизма. Порой получалось так, что почти все или многие из тех, кто переходил на германскую сторону, шли в состав легионов, чтобы развалить их изнутри или же, получив оружие, перебежать к партизанам или отрядам Сопротивления и повернуть его против врага (хотя, естественно, было немало и таких людей).

В борьбе СССР против нацистской Германии патриотизм действительно сыграл в целом громадную роль, преуменьшать которую непозволительно. Но все же мы считаем, что объяснять разрушение планов гитлеровцев лишь развитым чувством патриотизма “восточных добровольцев” - это искусственное сужение проблемы. Ограничение таким представлением приведет к тому, что в поиске ответа на непростые вопросы мы остановимся на полпути.

Рассмотрим, какие же существуют общие мнения и оценки феномена коллаборационизма в историографии. Речь идет, прежде всего, о западной историографии, поскольку российские историки к настоящему времени пока только определяют свои подходы к этому сложному вопросу.

Вначале обратим внимание на содержание, сущность и очень неоднозначное восприятие самих терминов “коллаборационизм” и “коллаборационисты” как в повседневной жизни, так и в исследовательской литературе. Сами понятия “коллаборационизм” и “коллаборационисты” в справочной литературе, которая увидела свет до второй мировой войны, не встречаются - нет их расшифровки и пояснения, например, в таких авторитетных изданиях, как “Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона” и “Энциклопедический словарь братьев Гранат”. Этот факт, однако, не означает, что слова “коллаборационизм” вообще не было в лексиконе европейских языков.

Появляется термин “коллаборационисты” в послевоенных советских справочных изданиях. “Большая Советская энциклопедия” трактует его так: “лица, сотрудничавшие с фашистскими захватчиками в странах, оккупированных ими во время второй мировой войны 1939-1945 гг.”²Почти аналогичное пояснение дано в “Советском энциклопедическом словаре.”³Более жесткая формулировка приводится в “Словаре иностранных слов”: “изменник, предатель родины, лицо, сотрудничавшее с фашистскими захватчиками в оккупированных ими странах во время второй мировой войны (1939-1945)”.⁴“Советская военная энциклопедия” трактует понятие “коллаборационисты” почти в том же ключе, но с более пространной интерпретацией: “лица, предавшие интересы своей родины и вставшие в годы второй мировой войны на путь сотрудничества с немецко-фашистскими и японскими оккупантами. Впервые коллаборационистами стали называть Петена, Лаваля и других правителей Франции, отказавшихся от сопротивления и капитулировавших перед немецко-фашистскими захватчиками в 1940 г., затем реакционных клерикалов в Бельгии, Нидерландах и других странах.”⁵

В приведенных примерах обращают на себя внимание следующие обстоятельства: во-первых, в советской (российской) исторической традиции в случае необходимости объясняется скорее термин “коллаборационист” (личность), чем “коллаборационизм” (явление) - понятие “коллаборационизм” во всех указанных и других справочных изданиях вообще отсутствует. Этим как бы подчеркивается, что само по себе это явление было малозначительным, недостойным упоминания, что коллаборационисты - отдельно взятые личности - являлись абсолютно незаметным недоразумением периода второй мировой войны. Во-вторых, становится совершенно очевидным, что неохотно упоминаемые коллаборационисты связываются только и исключительно с периодом второй мировой войны и автоматически считаются “предателями”, “изменниками”, т.е. налицо подход к проблеме с уже готовым выводом, даже без попыток какого-либо элементарного пояснения этого сложнейшего явления. В-третьих, появление коллаборационистов в трактовке отечественных справочников относится опять-таки лишь к другим странам, но никак не к СССР. Складывается впечатление, что в Советском Союзе такого “позорного явления” в годы войны, когда вся страна как один поднялась против ненавистного врага, быть просто не могло.

Весьма любопытно, что в указанном, можно сказать, узком смысле термин “коллаборационизм” начал употребляться совсем недавно, а именно со времен второй мировой войны. Само же это слово происходит из латинского языка и в лексике многих романо-германских языков (например, английского, французского, испанского, итальянского) в форме “collaboration”, “colaboracion”, “collaborazione” и др. обозначало раньше и обозначает сегодня “сотрудничество”, “совместную работу” вообще. Не менее любопытно, что со временем даже в этих языках начали проводить границу между содержанием, которое вкладывалось в это слово в разных ситуациях, и писать это слово по-разному.⁶

И. Гилязов,Коллаборационизм тюрко-мусульманских народов СССР..

Мы же в данном случае вкладываем в термин “коллаборационизм” более широкий смысл, понимая его как “сотрудничество с национал-социалистской Германией”,⁷как многообразное проявление политического, военного, гражданского сотрудничества с национал-социалистическим режимом, и не делая при этом абсолютно однозначного вывода о том, что все коллаборационисты - предатели.⁸Достаточно

лишь задуматься о цифрах. Например, один из непосредственно вовлеченных в события персонажей, генерал добровольческих соединений Эрнст фон Кёстринг в своих послевоенных воспоминаниях приводит такие цифры: “На лето 1944 г. общее число восточных добровольцев в вермахте составило 700 тысяч человек. Позднее, вследствие деятельности генерала Власова, оно возросло минимум до 800-900 тысяч.”⁹Бывший сотрудник Восточного министерства, профессор Герхард фон Менде, также весьма информированный специалист, считал, что во время войны число восточных добровольцев на германской стороне доходило до одного миллиона.¹⁰

Примерно такие же цифры фигурируют и в большинстве опубликованных позднее мемуаров (например, Р. Гелен, П. Кляйст; X. фон Херварт,),¹¹и в исследованиях (например, А. Алексиев, О. Каро, Дж. Фишер, Э. Хессе).¹²Соглашаются с цифрой в один миллион Михаил Геллер и Александр Некрич: “Остается фактом, что в военных формированиях вермахта к концу войны находилось более миллиона советских граждан различных национальностей, в том числе и несколько сот тысяч русских.”¹³Приводит цифры от 0,7 до 1 млн. советских граждан, служивших в германских вооруженных силах, без комментария и без выражения своего мнения, но скорее соглашаясь, и авторитетный отечественный исследователь, А. О. Чубарьян.¹⁴Анализируя работы зарубежных авторов, Н. М. Раманичев пришел к выводу, что “число

советских граждан, служивших в вооруженных формированиях вермахта и полиции, колебалось в пределах 900 тыс. - 1,5 млн. человек”.¹⁵Гораздо более осторожен С. В. Кудряшов, разграничивая “пассивный и активный военный коллаборационизм”. Он считает, что “даже если сознательно делать самые высокие допуски, доля активного (вооруженного) военного коллаборационизма не могла превышать 250-300 тысяч человек.”¹⁶

П. фон цур Мюлен в своем специальном исследовании также подытожил сведения многих источников и исследований: “В середине 1943 г. восточных добровольцев насчитывалось более 300.000 чел., через год оно удвоилось и почти достигло одного миллиона. Число кавказцев среди них почти по единодушному мнению считается 110.000 чел., поволжских татар от 35 до 40.000, туркестанцев от 110 до 180.000 чел. Поскольку здесь не учтены снабженческие и строительные соединения, особые подразделения.., то эти цифры можно увеличить и дальше.”¹⁷

Ясно, что с абсолютной уверенностью утверждать, что цифры эти точны и заслуживают полного доверия, нельзя. Сомневаться в них заставляют два момента. Во-первых, обобщались эти сведения в Берлине на основании справок нижестоящих чиновников и учреждений, которые по понятным причинам желали предстать перед начальством в лучшем свете и, очевидно, приукрашивали итоги своей деятельности. Реальные документы показывают, что, например, некоторые восточные батальоны, упомянутые как сформированные, по существу оказывались фантомами, существовавшими только на бумаге. Во-вторых, германская военная статистика, особенно в последние годы войны, явно имела серьезнейшие пробелы, и это следует учитывать при использовании ее данных. Поэтому осторожность в оценках приведенных цифр можно считать вполне уместной.

Однако, если согласиться с наиболее распространенной точкой зрения и признать, что “предателей”-представителей всех народов СССР, в годы войны сотрудничавших с немцами, было не менее одного миллиона, мы будем вынуждены основательно задуматься над природой столь сложного и массового явления, как коллаборационизм. Тем более что во всех оккупированных Германией европейских странах примеры коллаборационизма были.

* * *

В западной историографии интерес к этой сложной проблеме пробудился практически сразу же после окончания войны, и, пожалуй, не угас до сегодняшнего дня.¹⁸Остановимся подробнее на наиболее важных исследованиях, выделяя в них принципиальные моменты. Расчленим при этом саму проблему на несколько направлений: мотивы коллаборационизма, его формы и общая оценка.

Мотивацию, характеристику причин перехода определенной части граждан, воюющих против Германии или оккупированных вермахтом стран, на сторону врага пытались давать уже в годы войны отдельные заинтересованные лица. Одной из первых попыток оценки мотивов перехода граждан оккупированной страны на сторону нацистской Германии в годы войны можно считать мнение генерала Ральфа фон Хай-гендорфа, непосредственного участника событий, одного из руководителей Восточных легионов вермахта.

Он очень образно определил состав “восточных добровольцев”, несших службу в легионах: “Совершенно ясно, что основным мотивом для перехода к немцам был не идеализм, а материализм”. Исходя из этого, состав “добровольцев” разделен им на три части: “материалисты” (имевшие чисто материальный интерес), “оппортунисты” (лица, которые, “поняв силу немецкого оружия”, решили поменять свои позиции), “чистые идеалисты” (численно наименьшая группа боровшихся за “идею”).¹⁹Последние, по словам фон Хайгендорфа, либо пострадали сами от большевистского режима, либо имели религиозные, политические, этнические причины бороться против большевизма, либо мечтали об освобождении своей родины (это особенно относилось к представителям кавказских или среднеазиатских народов). Развивая далее свои мысли, немецкий генерал оценивал “оппортунистов” и “материалистов”:

Положение “оппортунистов” было наиболее шатким - как только такой человек понимает, что он поставил не на ту карту, он пытается что-либо предпринять, чтобы спастись - переходит к партизанам, убегает и т.п. “Материалисты” чаще всего спокойно служат до тех пор, пока им лично ничего не угрожает.²⁰

Характеристика, как видим, достаточно откровенная.

Мнение немецкого генерала - это не мнение настоящего исследователя проблемы, это, скорее, субъективная точка зрения вовлеченного в события и политически ангажированного человека. И все же разделение мотивов коллаборационизма на “материальные”, “оппортунистические” и “идеальные” представляется небезосновательным, вполне заслуживающим пристального внимания, тем более что в позднейшей историографии отмеченный тезис получил определенное развитие.

В частности, в некоторой степени перекликается с мнением фон Хайгендорфа общая классификация мотивов коллаборационизма Вернера Вармбрунна, который исследовал это явление на примере Голландии. Ему представляется возможным выделение трех групп мотивов:

1. Предательство: “Добровольный коллаборационизм в нарушение гуманистических соображений или голландских национальных интересов, мотивировавшийся национал-социалистскими убеждениями или стремлением к корыстному, личному выигрышу.”

2. Приспособление: “Подчинение немецким требованиям как подчинение некоей высшей силе.”

3. “Резонный” коллаборационизм: сотрудничество с врагом во избежание худшего развития событий, своего рода выбор “лучшего из зол”. Под такую мотивацию, по мнению Вармбрунна, подпадают прежде всего чиновники и политики, которые через коллаборационизм пытаются как можно дольше сохранять свой политический вес в стране, чтобы не дать возможности прийти к власти безответственным согражданам или же чтобы контроль над страной не перешел полностью в руки оккупантов.²¹

Такая точка зрения не охватывает, пожалуй, причины и мотивы коллаборационизма во всех его проявлениях. Она представляется слишком общей, хотя не следует упускать из виду, что в данной характеристике речь идет о конкретных условиях германской оккупации Голландии.

Для оценки мотивов коллаборационистов, вероятно, необходимым является представление конкретных политических, социальных, психологических реалий многих европейских стран. Такой масштабный и широкий подход к анализу мотиваций коллаборационизма предложил в одной из своих работ Ханс Лемберг.²²Среди мотивов и причин коллаборационизма в годы второй мировой войны немецкий историк выделяет следующие:

1. Дальнейшее функционирование общественной жизни страны. Соображение это поддерживается наиболее лояльными кругами бюрократии и промышленников и “определяется необходимостью держать под контролем сложный механизм современного общества”. По мнению Лемберга, такой мотив был в Европе актуален для развитых промышленных стран, поскольку “чем выше уровень промышленного развития общества, тем более сложные последствия могут иметь нарушения указанного механизма”.

2. Оппортунизм. Такой мотив в исследовании коллаборационизма представляется более распространенным, чем первый. Здесь на первый план выходят уже не соображения сохранения общественной или промышленной стабильности, а стремление отдельных личностей приспособиться, их чувства честолюбия и личной выгоды. По-видимому, и оппортунизм может иметь разные оттенки: одни люди, сотрудничая с врагом, руководствуются исключительно личной выгодой, другие же выражают точку зрения отдельных социальных групп, сотрудничают во “избежание больших потерь” для страны и сограждан.

3. Целую группу причин и мотивов коллаборационизма Лемберг объединяет под понятием “функция попутчиков” и включает сюда такие примеры:

• “социалисты и коммунисты эпохи советско-германского пакта, которые в коллаборационизме видели стадию на пути борьбы против капитализма”;

• “церковные силы, которые с помощью третьего рейха надеялись одержать победу над большевизмом”;

• “отдельные представители европейской традиции”, которые надеялись на объединение Европы, пусть вначале и под немецким господством;

• “националистические силы тех народов, которые боролись за свою национальную государственность; ирредентистские движения в мультинациональных государствах, которые при помощи третьего рейха стремились решить свои национальные проблемы.”

4. Мотивы, которые теснейшим образом связывают проявления коллаборационизма с внутриполитическими проблемами той или иной страны. Х. Лемберг в данном случае приводит слова другого историка, Э. Маттиаса, который такие мотивы идентифицирует со стремлением отдельных политических сил к “консервации старых внутриполитических или социологически обоснованных противоречий и традиций”. Проще говоря, в некоторых европейских странах отдельные политические лидеры и группы пытались с помощью сотрудничества с Германией решить исключительно свои внутриполитические проблемы, в первую очередь - разобраться со своими политическими противниками. В статье Лемберга по этому поводу процитировано очень тонкое наблюдение Стэнли Хоффмана о том, что “французский коллаборационизм был менее проблемой германо-французских контактов и более проблемой французо-французских взаимоотношений”.²³

5. Наконец, политические мотивы, которые роднили определенные политические круги Европы с немецкими национал-социалистами, в широком смысле этого слова - европейский фашизм. В данном случае Ханс Лемберг цитирует мысль чешского историка Томаша Пасака, который заметил в одной из статей: “Каждый фашист был коллаборационистом, но не каждый коллаборационист являлся фашистом”. Тезис, с которым вполне можно согласиться.²⁴

Как видим, Ханс Лемберг в своей классификации мотивов коллаборационизма стремится охватить разные сферы его функционирования: социальную, политическую, экономическую, психологическую, этническую, конкретные условия каждой страны и пр. Корни его он видит и в особенностях политической, социально-экономической жизни отдельных европейских государств, и в политических и националистических амбициях различных социальных групп, и в сложившейся в 30-е годы международной ситуации в Европе с ее симпатиями, антипатиями и сложившимися стереотипами.

Такой подход представляется верным, но для изучения примеров коллаборационизма в каждой отдельно взятой стране и он оказывается все же слишком общим. Если мы намереваемся большее внимание уделить явлению советского коллаборационизма, то классификация Лемберга, на наш взгляд, просто-напросто упускает очень важные мотивы. Поскольку сотрудничество с Германией в годы второй мировой войны наблюдалось во всех оккупированных странах, то и мотивы коллаборационизма отдельных народов, социальных групп, конкретных личностей были разными. Поэтому, по-видимому, более продуктивным является такой подход, когда берется во внимание одна из названных выше сфер жизни страны и народа и уже внутри нее выделяются отдельные причины (мотивы) коллаборационизма. Нас интересует, прежде всего, вопрос о связи национализма и коллаборационизма. Методологические основания для подобного анализа разработаны в исследовании Ханса-Вернера Нойлена.²⁵

* * *

В основу своей классификации Х.-В. Нойлен положил политические мотивы коллаборационизма в разных странах. При этом он сумел продемонстрировать роль национальной проблемы, развития национальной идеи, национализма в проявлениях коллаборационизма в годы второй мировой войны. Действительно, нельзя не учитывать того факта, что в ХХ веке национальная идея играла, и до сегодняшнего дня играет громадную роль в жизни практически всех европейских стран, а национализм, особенно после первой мировой войны, для многих народов стал ведущей интеграционной идеологией. Эта особенность не могла не проявиться в условиях войны, когда в некоторых странах, особенно в многонациональных, отдельные политические круги и личности считали национальный вопрос нерешенным или решенным несправедливо. В их понимании, развитие военных событий давало известный шанс для реализации национальных проблем. Особую привлекательность в некоторых случаях приобретала иллюзорная перспектива возрождения или создания национальной государственности, восстановления национально-государственной независимости - это вполне подтверждается на примерах Словакии, Хорватии, Западной Украины, Кавказа, государств Прибалтики и др.

Немецкий историк выделяет следующие модели (группы) мотивов коллаборационизма:

• антиимпериалистические и антиколониальные цели (палестинский великий муфтий, иракский премьер-министр Рашид Али аль-Г ай-лани, индийский борец за свободу Субхас Чандра Бозе);

• осуществление этнических целей в национальной борьбе против доминирующего в государстве народа (словаки, хорваты);

• антикоммунистические-реформаторские идеи установления новых государственных порядков (Власов и находившаяся под его командованием Русская Освободительная Армия, казаки и калмыки);

• антикоммунистические устремления к установлению независимости и самостоятельности (эстонцы, латыши, литовцы, украинцы, грузины, народы Кавказа и пр.);

• фашистские и национал-социалистские идеи осуществления нового государственного порядка и превращение континента в германский или европейский союз государств (норвежец Квислинг, голландец Муссерт, валлон Дегрель, французы Деа и Дорио, серб Льотич);

• консервация авторитарно-антикоммунистического статус-кво с надеждой на улучшение ситуации после германской победы (режим Виши во Франции, серб Недич).²⁶

Итак, декларированные политические цели и мотивы европейских коллаборационистов были различны и во многом зависели от конкретной ситуации, в которой находился тот или иной народ. Большинство коллаборационистов имело свои политические программы, которые редко предусматривали “тотальное” подчинение национал-социалистской доктрине, иначе говоря, их неверно было бы воспринимать как программы национал-социалистские в чистом виде. Они, скорее, полагались на немецкую поддержку для осуществления своих внутри- и внешнеполитических целей. Но весь трагизм такого политического целеполагания состоял в том, что коллаборационисты надеялись на помощь национал-социалистического режима, не сознавая до конца его сущности, или же поняв ее лишь тогда, когда обратного пути уже не было: “они вскочили на идущий поезд национал-социализма, ошибочно полагая, что смогут скорректировать его маршрут. Они не знали, что Освенцим и Треблинка являлись этапами этого маршрута. Они не понимали, что поезд не имеет стоп-крана и уже въехал в туннель, в конце которого не было никакого света надежды” - так образно охарактеризовал сложившееся положение Х. В. Нойлен.²⁷Причем германская сторона делала немало для полной компрометации своих “союзников” перед согражданами и мировым сообществом, воспринимая их не как партнеров, а как подчиненных, чтобы как можно крепче и надежнее привязать их к себе. “Если мы этого достигнем, тогда мы получим людей, которые так ощутимо согрешили, что они пойдут с нами через огонь и воду”, - так говорил о коллаборационистах Гитлер в феврале 1942 года.²⁸

Итак, западная историография проблемы представляет довольно широкую палитру взглядов, охватывая многие ее важнейшие аспекты, и в частности, интересующий нас вопрос о роли национального фактора в коллаборационистском движении. Отметим только один момент, который в западной историографии, насколько нам известно, не пояснен и не поставлен, а именно вопрос о соотношении формы и содержания коллаборационизма, движения и идеологии. Совершенно понятно, что многие люди, переходя на сторону Германии, могли в своих официальных заявлениях представать активными противниками политического режима в своей стране, т.е. иметь как будто масштабные политические цели. В то же время, если взглянуть на их реальные действия, на содержание их деятельности через призму широкого круга

новых источников, то может выясниться, что все-таки главным мотивом для них был узко корыстный интерес сохранения своего материального положения, реализации исключительно личных политических амбиций, а порой и элементарного выживания в трудных условиях плена. Нам представляется, что в случае советского коллаборационизма указанные моменты приобретают особую значимость и не должны быть упущены из виду.

Сразу после окончания войны многие из участников событий опубликовали свои воспоминания и уже тогда высказали точку зрения, что генерал Власов и Русская Освободительная армия, представители нерусских народов, находившиеся на стороне Германии в годы войны, стремились к освобождению от сталинской тирании, что они лишь временно опирались на поддержку Гитлера, что они представляли собой некую “третью силу” в борьбе двух тоталитарных систем (“Третья сила” - так была названа, например, книга бывшего редактора вла-совской газеты “Воля народа” А. Казанцева). О такой точке зрения свидетельствуют и названия мемуаров В. Штрик-Штрикфельда (“Против Сталина и Гитлера”), П. Кляйста и X. фон Херварта (двое последних, будто сговорившись, назвали свои воспоминания “Между Сталиным и Гитлером”).²⁹Такой подход, думается, вполне понятен - после победы сил антигитлеровской коалиции непосредственные участники событий хотели предстать перед читателями как сознательные борцы за демократию, которые точно сориентировались в сложных условиях.³⁰

Развил и дополнил такую точку зрения современный немецкий историк Иоахим Хоффманн, который в последние годы активно занимается изучением советского военного коллаборационизма. Хотя И. Хоффманн вполне справедливо отмечает, что явление коллаборационизма оценивалось советской историографией довольно однобоко: не как проблема “духовно-политическая”, а как “чисто юридическая проблема в узких границах между виной и искуплением этой вины”,³¹он же сам демонстрирует не менее однобокий подход в оценке: в его интерпретации все военные формирования представителей советских народов в составе вермахта являлись частями “освободительного движения”. Все военнопленные, причисленные к легионам, были в понимании Хоффманна “противниками сталинской системы”. При такой интерпретации в стороне остаются причины и мотивы перехода конкретных людей на германскую военную службу, их реальные действия в той или иной ситуации, взаимоотношения с немецкой стороной и т.п. Призывая к разносторонности оценок коллаборационизма, Хоффманн тут же возводит не менее жесткие ограничения в характеристике этого явления. Вполне возможно, что немецкий историк в данном случае либо оказался в плену политических стереотипов недавнего прошлого, либо чрезмерно преувеличил количественные показатели, а именно официально зарегистрированную численность “восточных добровольцев” в Германии.³²

Несколько иные взгляды высказывает другой крупный исследователь проблем сотрудничества восточных народов СССР с Германией -Патрик фон цур Мюлен.³³Если И. Хоффманн рассматривал проблему военного коллаборационизма, то П. фон цур Мюлен изучал вопросы политического сотрудничества представителей восточных народов с Германией. Поскольку политическое сотрудничество выдвигает на первый план идеологический фактор, постольку фон цур Мюлен склонен рассматривать такое сотрудничество как проявление “национализма”, национальной идеи в сложных условиях войны. Хотя подобное толкование и не охватывает явления коллаборационизма в целом, но в определенной степени с таким подходом можно согласиться, ибо национальные представители, работавшие в германском Восточном министерстве, посредничествах, национальных комитетах, постоянно декларировали в качестве своих целей создание национальных демократических государств, представляя себя политическими противниками сталинской национальной политики. Другое дело, что такие воззрения часто становились лишь политической игрой: сами “националисты” скрывали за ними свои личные амбиции, а немецкое руководство “благосклонно” допускало националистические лозунги, ясно понимая, что в любом случае оно остается хозяином положения.

Советский коллаборационизм безусловно включал в себя национальные мотивы, которые не могут быть поняты вне контекста реалий сталинского режима. Красный террор в годы гражданской войны, репрессии и чистки в 20-30-е годы затронули в нашей стране миллионы людей. Насильственная коллективизация разорила тысячи крестьянских семей. Немало представителей различных народов выражали свое несогласие с ленинско-сталинской национальной политикой. Огромное количество военнопленных оказалось уже в первые месяцы войны в гитлеровских концлагерях, и многие из них из элементарного желания выжить перешли на службу к немцам.

Для оценки советского коллаборационизма важным фактором являются и резкие колебания официальной советской доктрины конца 30-х годов по отношению к гитлеровской Германии: от полного неприятия до дружественных отношений и наоборот. С высоты сегодняшнего дня нам довольно легко расставить акценты в событиях того времени, но наивно будет полагать, что все советские люди абсолютно адекватно воспринимали гитлеровский режим, особенно в первые годы войны.

“Все это вместе взятое и составило базу для советского коллаборационизма, который во многих случаях был следствием сталинской системы, практиковавшей на терроре, преследованиях и чистках,” -отмечает А. О. Чубарьян.³⁴Жестокость и бесчеловечность сталинско-

И. Гилязов,Коллаборационизм mюpкo-мycyльмaнcкux народов СССР...

го режима, бесспорно, сыграли свою роль в появлении немалого числа людей, которые, опираясь на Германию, надеялись уничтожить тоталитарную систему. И вовсе не случайными представляются в данном случае слова Александра Солженицына: “Если режим безнравствен, то свободен подданный от обязательств перед ним.”³⁵

Таким образом, общая политическая основа для проявления коллаборационизма советских граждан в годы войны представляется довольно ясной - тоталитарный режим, аналогичного которому в то время в Европе, за исключением национал-социалистской Германии, не было. Декларативные интересы и цели советских граждан, в данном случае, являются вполне понятными, объяснимыми и даже справед-ливыми.³⁶Учтем и то, что, объявляя себя противниками сталинского режима и переходя на сторону Германии, абсолютное большинство коллаборационистов все-таки не имело и не ставило перед собой задачу нанести вред своей родине. Многие из них, напротив, сознательно или неосознанно, хотели добиться для своей страны и народа лучшей доли. Почти никто из советских коллаборационистов не был убежденным национал-социалистом - идеи национал-социализма для советских граждан оставались малопривлекательными. Они уповали в основном на военную мощь Германии, полагая, что такой союз будет временным, что в скором будущем они смогут избавиться от политического опекунства “третьего рейха”. Сегодня любому человеку ясно, что ставка на гитлеровскую Германию была фатальной ошибкой. Тогда же, вероятно, такой ясности у подавляющего большинства коллаборационистов не было. И получалось таким образом, что большинство советских граждан, с одной стороны, абсолютно искренне защищало свою Родину в час опасности, хотя, возможно, они сами многое испытали в годы сталинского режима, другие же, вероятно, так же искренне думали, что принесут ей пользу, если в условиях оккупации

или плена попытаются найти общий язык с немцами и точно так же полагали, что тем самым они принесут своей стране пользу.

Советский коллаборационизм представляется явлением более сложным, многослойным, чем коллаборационизм европейский. Основанием для подобного заключения служит, прежде всего, многонациональ-ность состава населения СССР. Помимо общего для всех сотрудничавших с немцами антибольшевизма, отдельные советские народы имели разные политические, экономические, идеологические, национальные предпосылки коллаборационизма, мотивации и формы сотрудничества тоже отличались. Скажем, природа русского политического коллаборационизма была иной, чем у других народов - для русских на первое место выдвигался фактор борьбы со сталинским режимом. Особняком стоит факт сотрудничества с немцами прибалтийских народов, которые только в 1939 г. оказались в составе СССР и у которых тенденции борьбы за независимое государство были очень сильны. И в этой борьбе именно Советский Союз являлся для них врагом номер один. Для украинцев и белорусов играли роль два фактора: с одной стороны, национально-государственные стремления отдельных политических лидеров, которые надеялись с помощью Германии создать национальные государства; с другой, сравнительная длительность немецкой оккупации территорий Украины и Белоруссии, когда даже самых пассивных людей время заставляло делать свой выбор: идти в партизаны и бороться против оккупантов, пытаться приспособиться и занять нейтральную позицию или же идти на службу в оккупационные органы власти.³⁷На Украине, особенно на Западной, часть местных сил активно боролась как против немцев, так и против советских властей.

Несколько иную природу имел коллаборационизм тюркских, мусульманских народов - национально-освободительный, антиколониальный мотив, бесспорно, был для них особенно актуален. Поэтому вполне правомерно считать коллаборационизм этих народов одним из проявлений национализма. При этом необходимо учитывать, что мотив для активного протеста сложился у этих народов не в годы второй мировой войны - практически у каждого тюркского, мусульманского народа, особенно у поволжско-приуральских татар, азербайджанцев, крымских татар он вызревал в течение десятилетий, являясь, в конечном счете, не только продуктом ленинско-сталинской национальной политики, но и предшествующей политики русификации, христианизации периода Российской империи. Однако и здесь, в каждом конкретном случае, есть своя специфика, ведь политические и экономические условия жизни, культурный уровень, даже психология во многом отличали, например, поволжско-приуральских татар от узбеков или казахов.

Особую актуальность для мусульманских народов СССР в тех условиях приобрел религиозный мотив. Для мусульманских народов, в отличие, например, от русских или украинцев, этот мотив реально выступил на первый план, что тоже вполне объяснимо: в Российской Империи и в СССР гонения против ислама в отдельные периоды были исключительно масштабными и жестокими. В результате ислам приобретал для восточных народов особую привлекательность, порой становясь символом борьбы за национальное освобождение или даже, что само по себе является удивительным, определяя этническое самосознание некоторых народов. Даже мощное наступление Советской власти против “религиозного мракобесия”, предпринятое в 20-30-е годы, не могло в корне изменить религиозное мировоззрение народов.

Некоторые факты из истории сотрудничества отдельных представителей тюрко-мусульманских народов СССР с Германией в годы второй мировой войны подтверждают мысль о значительной роли националистического мотива в формировании идеологии коллаборационизма. Об этом ярко свидетельствует история взаимоотношений национальных представительств коллаборационистов в Германии с генералом Андреем Власовым, возглавившим так называемый “Комитет освобождения народов России” (КОНР) и Русскую освободительную армию (РОА). 18 ноября 1944 г. в интервью газете “Воля народа” А. Власов, например, отметил, что “большевизм искусственно разбил народы на группы и натравил их одну на другую. Народы России сознают, что судьба каждого из них зависит от общих усилий.”³⁸В другом своем интервью официальной национал-социалистской газете “Völkischer Beobachter” он заявил, объясняя положения Пражского манифеста КОНР:

Движение, возглавляемое КОНР, выражает в первую очередь национально-освободительные стремления. Оно направлено на защиту национальных прав всех народов, на сохранение их самобытности, на уничтожение губительного интернационализма. Манифест, подписанный в Праге, признает за каждым народом право на самостоятельное развитие и на государственную самостоятельно сть.³⁹

То, что никак не могли произнести германские чиновники разных рангов, громогласно рассуждавшие о “совместной борьбе против общего врага”, открыто произнес русский генерал. Но национальные лидеры в его искренность поверили мало. А Власов, судя по всему, смотрел на острую проблему национальных взаимоотношений в СССР довольно широко. Со слов руководителя “Калмыцкого национального комитета” Шамбы Балинова, позиция Власова была такова:

Пусть все народы, которые пожелают, получат независимость, их оскорбленное чувство будет удовлетворено, национальные страсти утихомирятся. Пройдут годы - начнет диктовать свою волю закон истории, географии и экономики. Пусть в процессе расширения своих границ Россия допустила много ошибок, несправедливостей, жестокостей и даже преступлений. Пусть путь русской экспансии был обильно полит кровью покоренных народов. Но после этого прошли века совместной жизни народов под одной крышей. Установилась же за это время между нами какая-то связь - культурная, экономическая, даже родственная? Я верю в притягательную силу этой связи, в силу русского языка, служащего “мостом”, соединяющим все народы “евразийского” простора, в силу русской культуры. Поэтому со спокойной совестью иду на честное признание права народов на самоопределение, вплоть до отделения, ибо глубоко верю, что в будущем народы России найдут общий язык, общую платформу для совместного братского сожительства на началах права, справедливости, взаимного уважения, добровольного сговора, а не путем принуждения, насилия и нового покорения. В новой России жизнь должна строиться на безусловном признании силы права, а не права силы.⁴⁰

Точка зрения сама по себе весьма примечательная. Демократические высказывания Власова по национальному вопросу исходят из действительно складывавшихся в истории России реалий межнациональных отношений. В то же время, сравнивая мысли генерала Власова и его близких сподвижников, можно косвенно предположить, что в руководстве КОНР единого подхода к решению национальных проблем не существовало.

В Пражском манифесте 14 ноября 1944 г., своеобразной программе власовского движения, скорее нашла отражение точка зрения самого генерала. В манифесте постоянно подчеркивалось, что он отвечает интересам всех народов СССР, и в частности, отмечалось: “Большевики отняли у народов право на национальную независимость, развитие и самобытность”, а одним из главных принципов “новой государственности народов России”, поставленным при перечислении на первое место, названо “Равенство всех народов России и действительное их право на национальное развитие, самоопределение и государственную самостоятельность.”⁴¹Несмотря на такие декларации, наиболее авторитетные представители нерусских народов от Комитета освобождения народов России все-таки дистанцировались и в его состав не вошли: из “националов” в него были включены, например, калмыцкий лидер Шамба Балинов, подпоручик А. Джалалов, фельдфебель И. Мамедов, унтер-офицер Г. Саакян, врач Ибрагим Чулик и некоторые другие, которые не играли первой скрипки в среде коллаборационистов.

Сам A. Власов явно считал объединение усилий всех народов СССР в борьбе против сталинской тирании абсолютно необходимым для успеха созданного им движения. Например, 17 декабря 1944 г. на заседании КОНР он вновь повторил: “Идея единения осознана всеми народами России как единственное условие победы.” На этом заседании также было объявлено, что КОНР включил в свой состав Русский национальный совет, Украинский национальный совет, Белорусский национальный совет, Национальный совет народов Кавказа, Национальный маслахат народов Туркестана и Главное управление казачьих войск.⁴²Из этого можно заключить, что усилия по объединению национальных представительств под крылом КОНР давали определенные результаты. Это становилось возможным и из-за того, что немецкая сторона также проявляла свою заинтересованность в разрешении появившихся противоречий.

1 декабря 1944 г. в газете “Völkischer Beobachter” была опубликована статья капитана фон Гротте о единении народов России и Востока в “общей борьбе”. 29 декабря 1944 г. в той же газете увидела свет публикация Р. Крёца “Власовское движение и национальный вопрос”, в которой он воспевал “мудрость” власовского руководства, гарантировавшего право народов на самоопределение, самостоятельность и суверенность. 13 января 1945 г. генерал добровольческих соединений дал “пропагандные указания” по поводу взаимоотношений национальных представительств с генералом Власовым.⁴³Главной целью пропагандистской работы в данном вопросе провозглашалось “убедить добровольцев нерусской национальности в том, что их национальные представительства (комитеты) не будут затронуты, их национальные части не будут ликвидированы или поставлены под русское командование. Национальные формирования должны воспринимать русское освободительное движение как желанного союзника в борьбе против большевизма.”

Довольно легко поменяли свое поначалу отрицательное отношение к Власову и некоторые национальные лидеры, например, Вели Каюмхан - он, очевидно, понял политическую конъюнктуру и 23 ноября 1944 г. уже приветствовал Пражский манифест, а 14 декабря заявил, что Туркестанский комитет поддерживает КОНР и будет с ним сотрудничать в дальнейшем, сохраняя свою автономность.⁴⁴Свою роль во взаимоотношениях Власова с национальными представительствами сыграла, безусловно, и позиция германской стороны. С одной стороны, она подталкивала “националов” к союзу с русским генералом, нацеливая на это деятельность своей пропаганды, но одновременно, как и в военной сфере, сама же и страшилась перспективы объединения народов России. В итоге и в данном случае немецкая политика оказалась непоследовательной, противоречивой и беспомощной.

Пожалуй, важнее всего в данном случае констатировать, что Власов совершенно точно уловил основное идеологическое содержание коллаборационизма нерусских народов, обещая им в будущем учесть все их национальные потребности. Так что здесь можно явственно наблюдать, что лидер КОНР и РОА понимал националистическое содержание истоков коллаборационизма. Военная и политическая целесообразность вынуждали его не только давать упомянутые выше обещания на далекую и туманную перспективу, но и делать попытки для объединения усилий всех народов СССР, причем под лозунгами антисталинизма и антибольшевизма. Хотя антисталинизм был принят на идеологическое вооружение и “националами”, но в данном случае их “собственный”, национальный интерес не позволял им полностью сомкнуться с Власовым. Ни пропагандистские призывы, ни практические шаги реально не смогли сблизить позиции русских и нерусских коллаборационистов. Численность “националов” в Русской освободительной армии Власова была очень невелика . Не особенно стремились к сближению и национальные представительства, которые декларировали в качестве своей главной цели создание “независимых, самостоятельных государств” и несмотря на заверения Власова, не видели в нем своего союзника в достижении этой цели. Национальные лидеры воспринимали его в первую очередь как русского военного и политика, который в их понимании мог представлять лишь великодержавную, шовинистическую позицию. Такая традиция недоверия, кстати говоря, имеет даже свои корни - оно ощущалось ясно и в среде политических эмигрантов из СССР в 20-30-е годы: нерусские эмигранты скорее объединялись между собой (наиболее яркий пример -лига “Прометей”),⁴⁵но никак не с русскими эмигрантскими организациями.

Для самих представителей национальных коллаборационистов, судя по официальным их декларациям в годы войны, не просто антисталинский мотив, а мотив национально-освободительной борьбы за государственность выдвигался на первый план. Для примера возьмем и другие факты. 3-5 марта 1944 г. в г. Грайфсвальде прошел съезд - курултай, организованный “Союзом борьбы тюрко-татар Идель-Урала”.⁴⁶Это было типично пропагандистское мероприятие, речи на котором говорились соответственно случаю торжественно и пышно. Лишь изредка на заседаниях курултая упоминались нелицеприятные для немецкой стороны моменты, и почти все выступавшие стремились подчеркивать “достижения и успехи”, которые надлежало приумножать в будущем. Но за всей подобной словесной шелухой можно выделить в материалах курултая и весьма явственные политические тенденции. Это особенно относится к итоговому документу этого форума.

В его преамбуле речь идет об общих устремлениях народов Поволжья и Приуралья, которые почти 400 лет живут “под русским господством” и не теряют надежды на восстановление своей государственности. По мнению авторов решения, тюрко-татары “сейчас получили новый шанс для своей самостоятельности: они нашли могучего друга в лице великой Германии”. В их изложении “день уничтожения большевизма принесет самостоятельность народам Идель-Урала”. Для достижения этого в 1942 г. был образован Волго-татарский легион и создано “наше национальное объединение во главе с господином Шафи Алмасом”. Итак, уже в преамбуле обращают на себя внимание два момента: во-первых, достижение государственности поставлено во главу угла, как основная цель военной и политической борьбы; во-вторых, появление “национального объединения” во главе с Шафи Алмасом оценено фактически как создание национального правительства в изгнании, которое борется за восстановление разрушенной национальной государственности.

Достижению главной цели были посвящены конкретные задачи, направления политической, организационной, военной деятельности. На вопрос “за что мы боремся?” решения курултая отвечали так:

1. Мы боремся за единение народов Идель-Урала (татар, башкир, чувашей, мордвы, марийцев, удмуртов) и за образование свободного национального государства.

2. Все народы Поволжья и Приуралья должны стать равноправными членами этого сообщества.

3. Земля должна принадлежать трудящимся крестьянам. Колхозная система разрушила деревню. Мы боремся за ликвидацию ненавистной колхозной системы и передачу земли в частное владение крестьян.

4. Полезные ископаемые, леса, реки и озера, все богатства природы должны стать национальной собственностью.

5. Развитие промышленности, торговли, транспорта и других отраслей народного хозяйства должно служить интересам нации.

6. Мы боремся за развитие и сохранение истинной национальной культуры, за своеобразие и чистоту языка.

7. Свобода вероисповедания и религиозных обычаев должна быть обеспечена законом.

В качестве актуальнейших организационных задач “по усилению рядов тюрко-татар, борющихся за свою свободу”, курултай поставил:

1. Создание “Союза борьбы” за самостоятельность народов Идель-Урала. Эта организация должна принять на себя руководство национально-освободительной борьбой, объединение нации в единую семью, проведение всех мероприятий, необходимых для решения судьбы народа...

2. “Союз борьбы” должен представлять интересы всех представителей народов Идель-Урала, которые разделяют его линию, и организовать борьбу за освобождение Идель-Урала от большевизма.

3. “Союз борьбы” должен проводить широкую пропаганду для достижения боевых целей против большевизма и за самостоятельность Идель-Урала, помогать представителям нашего народа в облегчении условий жизни, привлекать их в ряды активных борцов национального движения, выявить и объединить всех образованных и одаренных людей и помогать им в дальнейшем развитии (изучение языка, поступление в немецкие высшие школы, устройство на работу), чтобы создавались соответствующие резервы для расширения и укрепления основ национального движения.

4. Подготовить пропагандистский материал о целях национально-освободительной борьбы для работы среди нашего населения на родине.

5. Осуществлять связи со всеми татарскими эмигрантами, проживающими в разных странах, которые в свое время находились во главе национального движения, и привлечь их к работе “Союза борьбы”.

6. Для решения задач обязательно и необходимо создание постоянного центрального органа - Президиума “Союза борьбы” со следующими подразделениями: организационный отдел, военный отдел, отдел пропаганды и отдел финансов. В состав президиума должны включаться как представители тюрко-татар, так и угро-финских народов Идель-Урала.

К политическим и организационным моментам добавлялся и блок военных вопросов, при этом подчеркивалось, что “борьба с оружием в руках на сегодня является нашей важнейшей задачей. Обращает на себя внимание, что большинство программных заявлений документа звучат вполне демократично (особенно в ответе на вопрос: “за что мы боремся?”), отражая политические предпочтения лидеров “Союза борьбы”. Подчеркну, что главная цель, поставленная курултаем - достижение государственной независимости Идель-Урала - это повторение той мысли, которую неустанно пропагандировал и за которую боролся безусловный лидер всей татарской политической эмиграции Гаяз Исхаки. Этой цели были как бы подчинены все остальные политические заявления форума. Имя Исхаки на курултае не упоминалось, хотя большинство заявленных идей явно было позаимствовано из его политического багажа. Можно заметить, что несмотря на заявление о необходимости установления связей с представителями эмиграции в разных странах, татарскому движению в Германии в годы второй мировой войны осуществить этого по-настоящему не удалось. А вспомним, что к тому времени татарская диаспора была еще вполне организованна и сильна и на Дальнем Востоке (Манчжурия, Япония. Корея), и в Турции (здесь находились многие видные деятели политической эмиграции из татар). Проявилось это хотя бы в том, что даже на упоминание имени Гаяза Исхаки в политических декларациях курултая, очевидно, было наложено табу (ведь он считался “врагом Германии”), что на грайфсвальдских заседаниях не было весомых представителей эмиграции, которые в годы войны проявили осторожность и дистанцировались от своих соплеменников в Германии, по-видимому, предпочитая объединение вокруг личности Исхаки и учитывая складывающуюся военно-политическую обстановку. Так что татарское национальное движение в Третьем Рейхе, конституированное лишь в последние годы войны, осталось во многом замкнутым в себе, не получив ожидаемого резонанса даже у своих соплеменников в других странах. И все же можно отметить, что татарским представителям позволялось обсуждать очень широкий круг политических вопросов, планировать любые перспективы “будущего независимого государства” - немецкая сторона хорошо понимала эфемерность многих высказанных проектов. В то же время сами немцы держали себя в жестких границах - ни один из гостей курултая о свободном и независимом государстве Идель-Урал не говорил, ограничиваясь антибольшевистской риторикой.

В данном случае мы можем провести некоторые параллели с приведенным выше примером из истории взаимоотношений генерала Власова с национальными представителями в годы войны. Как это ни странно, в данном случае татарское национальное движение в определенной степени напоминает русское, хотя и выдвигает национальный мотив к качестве основного для сотрудничества с нацистской Германией. Это подтверждается стремлением лидеров татарских коллаборационистов объединить под крылом “Союза борьбы тюрко-татар” не только собственно татар и башкир, но и представителей других народов Поволжья и Приуралья. Но если для русской политической идеологии подобное стремление диктовалось, скорее, соображениями военной и политической целесообразности, то для татарского национального движения это было и своеобразным продолжением традиций 19171920 гг. (причем даже в терминологии). Именно тогда идея штата “Идель-Урал”, по мнению ее авторов, должна была сплотить нерусские народы огромного региона, что на поверку оказалось невозмож-ным.⁴⁷Примерно такая же картина в итоге сложилась и в годы второй мировой войны: политического единения народов Поволжья и При-уралья под крылом татарских националистов не получилось.⁴⁸

Итак, все вышеизложенное позволяет прийти к следующим наблюдениям. Вообще феномен коллаборационизма, и советского коллаборационизма в частности, в годы второй мировой войны был явлением в высшей степени сложным и многообразным. Мотивы его, содержание и формы могли быть совершенно разными в разных странах. Очень заметное влияние на них оказывал фактор национальный, прежде всего в случаях, когда речь идет о военно-политическом сотрудничестве Германии с гражданами многонациональных стран. Если учитывать при этом национальный мотив в коллаборационизме отдельных народов таких стран, то у более крупных этносов, например, он оказывается более многослойным, т.е. направленным не только на решение насущных национальных проблем, но и в какой-то мере на закрепление ведущих позиций этого этноса по отношению к менее организованным, и в культурном и политическом отношениях традиционно им подчиненным или зависимым этносам (как пример можно назвать взаимоотношения генерала Власова с “националами”, татар с представителями других народов Поволжья и Приуралья, узбеков с остальными турке станцами).

Что же можно считать толчком, первоосновой столь заметного влияния национального фактора на развитие коллаборационизма в годы второй мировой войны? Совершенно очевидно, что таковым не стала позиция национал-социалистской Германии, так как учение национал-социализма, по сути своей расистское, не могло реально принять национальную идеологию других народов и тем более пропагандировать участие в военной кампании Германии представителей тех народов, которые согласно теории национал-социализма являлись “неполноценными” (это произошло, однако, в ходе войны, но было вызвано уже неблагоприятным для немцев стечением обстоятельств).⁴⁹Значит, корни фактического слияния в данной ситуации идей национализма и коллаборационизма следует искать в иной плоскости. На наш взгляд, объяснять это можно особенностями осуществления национальной политики в СССР в 20-е-30-е годы, с одной стороны, и сохранившимся, несмотря на все трудности, потенциалом национального движения (в том числе и в среде политической эмиграции), с другой. Но сами по себе эти причины, очевидно, не подтолкнули бы националистов к союзу с внешним врагом СССР. Необходим был своеобразный катализатор, каковым и стала начавшаяся война. В понимании многих национальный вопрос в СССР не получил справедливого разрешения. Представления же о Германии у тех же людей могли быть совершенно туманными и приблизительными. Потому даже тогда, когда гитлеровцы развязали войну против их родины, такие люди могли сознательно переходить на сторону врага, считая, что только так, опираясь на Германию, в сложившейся ситуации можно добиться решения и национального вопроса. Так и получилось, что националистическая природа коллаборационизма для многих нерусских народов стала очень заметной и очень актуальной.

И все же, вероятно, будет не совсем корректно прямолинейно приравнивать коллаборационизм национализму, поскольку коллаборационизм имел весьма сложную и пеструю природу. Следует здесь принимать во внимание, что все-таки абсолютное большинство тех, кто добровольно встал под знамена третьего рейха, сделал это из желания сохранить свою жизнь, скрывая это элементарное и в общем понятное стремление за националистическими, политическими или военными лозунгами. К тому же национализм отдельных групп коллаборационистов приобретал довольно оригинальную окраску: требуя от немецкой стороны поддержки в “справедливом” решении национального вопроса, прежде всего в реализации планов создания национальных государств, они сами могли выступать по отношению к другим национальностям со своеобразной имперской или псевдоимперской позиции.

SUMMARY

The article seeks to explore the phenomenon of collaboration with the nazis by representatives of Muslim Turkic peoples of the Soviet Union during the World War II. The topic has been almost prohibitive for a very long time and the studies of the subject, if existed at all, tended to stress that collaboration was a “rent-seeking” activity by traitors. The author of the present articles takes a slightly different stance and, while fully acknowledging objectively negative consequences of collaboration and crimes that might have been committed, argues that motives for collaboration have been diverse and have often included dissatisfaction with Soviet policies or national aspirations. Moral judgement, important as it is, can not be sufficient to shed light upon the phenomenon of collaboration.

А. О. Чубарьян. Дискуссионные вопросы истории войны // Вторая мировая война - Актуальные проблемы: К 50-летию Победы / Отв. ред. О. А. Ржешевский. Москва, 1995. С. 11. Тема коллаборационизма в советское время могла затрагиваться в переводных исследованиях, мемуарной литературе, которые посвящались изучению движению Сопротивления в странах Европы и роли коммунистов в этом движении. (см., например: Ж. Виллар. “Странная война” и предательство Виши. Москва, 1962; Ф. Гренье. Герои Шатобриана. Москва, 1962 и др.).

Большая Советская энциклопедия. Т. 12. 3-є издание / Гл. ред. А. М. Прохоров. Москва, 1973. С. 421.

Советский энциклопедический словарь. 2-е изд. / Гл. ред. А. М. Прохоров. Москва, 1982. С.600.

Словарь иностранных слов. 18-е изд. Москва, 1979. С. 240.

Советская военная энциклопедия. Т. 4 / Под ред. Н. В. Огаркова. Москва, 1977. С. 235.

Так, в испанском языке наряду со словами “colaboracion” (совместная работа, сотрудничество), “colaborador” (“сотрудник”, “человек, с которым вместе работаешь”) появились понятия “colaboracionismo” (сотрудничество с гитлеровской Германией) и “colaboracionista” (“лицо, сотрудничавшее с Германией с годы второй мировой войны“). См. Испанско-русский словарь / Под ред. Б. П. Нарумова. Москва, 1988. С. 214.

В итальянском языке есть понятия “collaborazione” (сотрудничество, взаимодействие) и “collaboratore” (сотрудник) и одновременно “collaborazionismo” (коллаборационизм, сотрудничество с врагом) и “coliaborazionista” (коллаборационист). Н. А. Скворцова, Б. Н. Майзель. Итальянско-русский словарь. 3-е изд. Москва, 1977. С. 177.

В английском языке слово “collaboration” сегодня употребляется в двух значениях: “сотрудничество и предательское сотрудничество (с врагом)”, но наряду со словом “collaborator” (сотрудник) есть и слово “collaborationist” (коллаборационист). Англо-русский словарь. Составитель В. К. Мюллер.15-е изд. Москва, 1970. С. 150.

Почти такое же положение и во французском языке: “collaboration” означает и сотрудничество, совместное действие, и коллаборационизм (сотрудничество с врагом), но есть отдельные понятия “collaborateur” (“сотрудник, коллега“) и “collaborationiste” (коллаборационист). К. А. Ганшина. Французско-русский словарь. 8-е изд. Москва, 1979. С. 170.

В данном случае мы разделяем точку зрения Н. М. Раманичева, который в одной из своих статей призывал не употреблять постоянно термин “предательство”, а прибегать к “более гибкому понятию ‘сотрудничество с врагом’ или коллаборационизм”. (Н. М. Раманичев. Власов и другие // Вторая мировая война: Актуальные проблемы. Москва, 1995. С. 293).

Если во главу угла поставить чисто формальный юридический показатель - если ты перешел на сторону врага, нарушил присягу, надел немецкую форму и дал клятву верности Германии, в том или ином виде оказывал ей содействие, а тем более с оружием в руках сражался против своей родины, совершил вполне доказуемые военные преступления - тогда ты, бесспорно, предатель. Такой подход существует до сих пор, он совершенно ясен и становится еще более понятным, если добавить к нему эмоциональной окраски. Исходя из такого подхода, после войны во всех странах коллаборационисты были преданы суду и осуждены как предатели национальных интересов. Однако даже в таком случае следует вспомнить юридические нормы многих стран, согласно которым собственно коллаборационизм или сотрудничество с врагом вообще не являются поводом для судебного разбирательства. Более того, один из современных белорусских историков, который занимался проблемами белорусского коллаборационизма, утверждает, что “в соответствии с международным правом допускается работа в оккупационных органах и структурах, если она не направлена против своего народа” (А. М. Литвин. Проблема коллаборационизма и политические репрессии в Белоруссии 40-50-х годов // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 267). К сожалению, это утверждение не подтверждается сносками. Устные консультации, полученные нами у специалистов по международному праву Казанского государственного университета, позволяют утверждать, что А. М. Литвин в данном случае несколько преувеличивает. Человека, который перешел на сторону врага, можно осуждать за конкретно совершенное им преступление или преступления - военные, уголовные, преступления против человечности и др. Коллаборационизм же в данных случаях может выступать лишь фоном, который, естественно, подвергается этическому осуждению.

Institut für Zeitgeschichte (IfZ). München, Zs 85 - Kostring, Bl. 50.

G. von Mende. Erfahrungen mit Freiwilligen. S. 25.

R. S. Gehlen. S. 101; Peter Heist. Zwischen Hitler und Stalin. 1939-1945. Bonn, 1950. S. 205; H. Von Herwarth. Zwischen Hitler und Stalin. S. 305.

Назовем лишь некоторые из исследований, в которых эта тема рассмотрена специально: Alex Alexiev. Soviet Nationalities in German Wartime Strategy, 19411945. Santa Monica, 1982. P. 27; Olaf Caroe. Soviet Empire. The Turks of Central Asia and Stalinism. London, Melbourne, Toronto, New York, 1967. P. 246; George Fischer. Soviet Opposition to Stalin. A Case Study in World War II. Cambridge, 1952. P. 45; E. Hesse. Der sowjetrussische Partisanenkrieg 1941 bis 1944 iiu Spiegel deutscher Kampfanweisungen und Befehle. Gottingen, Zurich, Frankfurt/Main, 1969. S. 123-124; H. Lemberg. Kollaboration in Europa mit dem Dritten Reich um das Jahr 1941 // Karl Bosl (Hrsg.). Das Jahr 1941 in der europäischen Politik. München, Wien, 1972. S. 143162; H. W. Neulen. An deutscher Seite. Internationale Freiwillige von Wehrmacht und Waffen-SS. München, 1985. S. 342.

M. Геллер, A. Некрич. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 года до наших дней. London, 1989. C. 471.

A. О. Чубарьян. Дискуссионные вопросы истории войны // Вторая мировая война. Актуальные проблемы. К 50-летию Победы. Москва, 1995. С. 12.

H. М. Раманичев. Власов и другие // Вторая мировая война. Актуальные проблемы. С. 311.

С. В. Кудряшов. Предатели, “освободители” или жертвы войны? Советский коллаборационизм (1941-1942) // Свободная мысль. 1993. № 14. С.91.

P. von zur Mühlen. S. 6U; точно такие же цифры о количестве восточных легионеров в вермахте дает и Б. Ф. Шредер (Bernd Philipp Schröder. Deutschland und der Mittlere Osten im Zweiten Weltkrieg. Göttingen, Frankfurt, Zürich, 1975. S. 215-216).

Назовем лишь некоторые из исследований, в которых эта тема рассмотрена специально: Alex Alexiev. Soviet Nationalities in German Wartime Strategy, 19411945. Santa Monica, 1982. P. 27; C. Andreyev. Vlasov and the Russian Liberation Movement. Soviet Reality and Émigré Theories. Cambridge, 1987; John Armstrong. Collaboration in World War II: The Integral Nationalist Variant in Eastern Europe // The Journal of Modern History. 1968. No. 40. Pp. 396-410; W. Brockdorff. Kollaboration oder Widerstand? Die Zusammenarbeit mit den Deutschen in den besetzten Ländern während des Zweiten Weltkrieges und deren schreckliche Folgen. München, 1986; H. Lemberg. Kollaboration in Europa mit dem Dritten Reich um das Jahr 1941 // Karl Bosl (Hrsg.). Das Jahr 1941 in der europäischen Politik. München, Wien, 1972. S. 143-162; D. Littlejohn. The Patriotic Traitors. A History of Collaboration in German Occupied Europe, 1940/1945. London, 1972; T. P. Mulligan. The Politics of Illusion and Empire. German Occupation Policy in the Soviet Union, 1942-1943. New York, Westport, Conn., London, 1988; H. W. Neulen. Eurofaschismus und der Zweite Weltkrieg. Europas verratene Söhne. München, 1980; H. W. Neulen. An deutscher Seite. Internationale Freiwillige von Wehrmacht und Waffen-SS. München, 1985; W. Rings. Life with the Enemy. Collaboration and Resistance in Hitler’s Europe. 1939-1945. New York, 1982.

Institut für Zeitgeschichte (IfZ). München, Zs 407/1. Heygendorff, B1.20.

Ibid. B1.21.

Werner Wannbrann. The Dutch under German Occupation 1940-1945. Stanford, London, 1963. Pp. 273-274.

H. Lemberg. Kollaboration in Europa mit dem Dritten Reich um das Jahr 1941 // Karl Bosl (Hrsg.). Das Jahr 1941 in der europaischen Politik. München, Wien, 1972. S. 143162. Данная статья Х. Лемберга, как видно, невелика по своему объему, поэтому ниже при цитировании в каждом отдельном случае сноски даваться не будут.

В качестве примеров такой мотивации названы:

1) отдельные группы в тех странах, которые критически относились к политике европейских держав по отношению к Германии после первой мировой войны, к послевоенному политическому климату в Европе и для которых “коллаборационизм являлся последовательным продолжением политики, проводимой ими давно”;

2) политика национально-консервативных кругов некоторых европейских стран, разочаровавшихся в парламентской демократии. Немецкая оккупация давала им возможность “установления нового авторитарного режима и надежду на скорый выход из кризиса”;

3) в слаборазвитых, разоренных кризисом странах Юго-Восточной Европы, переживающих в межвоенный период экономическую стагнацию, прежде всего аграрные партии, которые исповедовали традиционный, антииндустриальный консерватизм и видели в идеологии третьего рейха поддержку своих политических целей.

В то же время трудно согласиться с точкой зрения А. М. Литвина, который ставит знак равенства между коллаборационистами и фашистами, утверждая что “колла-боранты - это местные национал-фашисты”, а синонимами этого слова являются такие понятия как “квислинговцы, петеновцы, власовцы, бандеровцы” (А. М. Литвин. Указ.соч. С. 267). Такой подход представляется чрезмерно упрощенным, однобоким и не отражающим сути проблемы: наоборот, коллаборационисты в большинстве случаев не разделяли идей национал-социализма и фашизма в чистом виде, руководствуясь, например, религиозной, националистической, даже псевдодемократической идеологией.

H. W. Neulen. An deutscher Seite. S. 39-49.

158

ЙМ. S. 42.

М. S. 44.

Цит. по кн.: H. W. Neulen. An deutscher Seite. S. 44. Анализируя разные причины и базис для формирования коллаборационизма в разных странах, Х.-В. Нойлен выделяет и основные формы коллаборационизма в Европе в период второй мировой войны: экономическая (работа в пользу Германии на оккупированных территориях в сфере промышленности и сельского хозяйства, труд “невольных, вынужденных” коллаборационистов - “восточных рабочих”, угнанных в Германию), административная (работа в оккупационных органах власти, служба в полиции и т.п.), политико-идеологическая (создание политических партий и движений, не только лояльных режиму Гитлера, но и оказывавших ему действенную идеологическую поддержку) и военная (служба в военных соединениях национал-социалистской Германии - в вермахте и СС). Вполне правомерно Х. В. Нойлен считает, что их можно дифференцировать и на основании мотивов и интенсивности коллаборационизма:

• нейтральная (коллаборационисты продолжают существовать в условиях оккупации так, как будто ничего в жизни их страны не изменилось, это своеобразное проявление “страусиной” политики);

• тактическая (коллаборационисты сотрудничают с врагом, намереваясь выждать момент, дождаться благоприятных политических обстоятельств, чтобы освободиться от оккупантов);

• условная (коллаборационисты идут на сотрудничество при соблюдении германской стороной каких-то политических или военных условий);

• безоговорочная.

Х. В. Нойлен отмечает, что последняя форма сотрудничества с врагом, предполагающая “абсолютное подчинение оккупационной власти и полное подчинение ей собственно национальных интересов” встречается в истории второй мировой войны очень редко, являясь исключением. См. H. W. Neulen. An deutscher Seite. S. 41-42. 160

В. Штрик-Штрикфельд. Против Сталина и Гитлера. Москва, 1993; Peter Kleist. Zwischen Hitler und Stalin. 1939-1945. Bonn, 1950; Hans von Herwarth. Zwischen Hitler und Stalin. Erlebte Zeitgeschichte 1931 bis 1945. Frankfurt/Main, Berlin,Wien, 1982.

Французский писатель Альфонс де Шатобриан, сам сотрудничавший с немцами, выражал эту мысль в одном из своих писем еще до окончания войны в январе 1945 г.: “Сотрудничество с Германией - это не предательство своей страны. Ш-оборот, это значит помогать своей стране самым действенным способом. И сегодня, когда правда ставится с ног на голову, не обращается ни малейшего внимания на мужество и интеллигентность, которые требовались для этого, когда за это мужество и интеллигентность выплачивается кровавая цена, это означает, что нам предлагают жить по законам джунглей, который, пожалуй, более жесток и дик , чем собственно в лесу”(цит. по кн.: H. W. Neulen. An deutscher Seite. S. 39).

J. Hoffmann. Die Ostlegionen 1941-1943. S. 7.

Последнее особенно заметно в книге И. Хоффманна “Кавказ 1942-1943”, когда автор пишет об общей численности соединений вермахта из представителей народов Средней Азии, Северного Кавказа, Поволжья и Приуралья, Азербайджана, Грузии, Армении, Калмыкии и Крыма. По его мнению, даже если ограничиваться цифрой 90.000 человек в составе таких соединений, то одно это является “весомым аргументом против попыток советской историографии принизить политическое или военное значение” этих соединений. Как пишет И. Хоффманн: “90.000 человек соответствует численности шести боеспособных дивизий или двух армейских корпусов, примерно такую численность имел рейхсвер Веймарской республики или, если привести иное сравнение, эта цифра в три раза превышала численность всей армии Финляндии в 1939 г.” (J. Hoffmann. Kaukasien 1942/43. Das deutsche Heerund die Orientvolker der Sowjetunion. Freiburg, 1991. S. 57).

Patrik von zur Mühlen. Zwischen Hakenkreuz und Sowjetstern. Der Nationalismus der sowjetischen Orientvölker im Zweiten Weltkrieg (=Bonner Schriften zur Politik und Zeitgeschichte, Bd. 5). Düsseldorf, 1971.

А. О. Чубарьян. Дискуссионные вопросы истории войны // Вторая мировая война. Актуальные проблемы. Москва, 1995. С. 12.

Цит. по публикации: В. Андреев. “Восточные добровольцы”. Швые данные об участии советских народов в гитлеровских формированиях // Швая ежедневная газета. 1994. 6 декабря.

Поэтому, вероятно, не случайно, а вполне правомерно немецкий историк Вернер Брокдорф, характеризуя коллаборационизм кавказских народов в годы войны, называет их “честными коллаборационистами”^. Brockdorff. Kollaboration Oder Widerstand? Die Zusammenarbeit mit den Deutschen in den besetzten Ländern während des Zweiten Weltkrieges und deren schreckliche Folgen. München, 1986. S. 186). Тот же В. Брокдорф при характеристике советского коллаборационизма в целом довольно уместно выбирает для употребления термины “сознательный” и “неосознанный” коллаборационизм (W. Brockdorff. S. 187).

Несколько сумбурную и невнятную классификацию “составляющих” коллаборационизма в Белоруссии даст уже цитированный выше А. М. Литвин: “1. Белорусские силы, которые находились в оппозиции к большевизму и сделавшие ставку на гитлеровскую Германию, надеясь с ее помощью создать белорусское национальное государство (примером таких сил автором названа Белорусская нацио-нал-содиалистическая партия во главе с Акинчицем и Козловским - И.Г.); 2. те, кто до войны жил на территории БССР и, поверив немецкой пропаганде, сознательно пошел к ним на службу, преследуя различные цели; 3. те люди, которые обстоятельствами судьбы оказались в одной связке с первой и другой группами, либо оказались в рядах коллаборантов под принуждением. Стержнем коллабора-ции являлась первая группа, хотя и она, несмотря на ее откровенный профашистский характер, не была единой” (А. М. Литвин. Указ. соч. С. 267-268). Критерии такой классификации, особенно в плане объяснения мотивации коллаборационистов, являются, на мой взгляд, не совсем четкими, поэтому проведение границ между отмеченными “группами” является затруднительным: представители одной группы могут вполне быть отнесены к другой.

Воля народа. 1944. 22 ноября. № 3/4. Газета “Воля народа” в эти недели почти постоянно обращалась к сложной проблеме межнациональных отношений: так, например, в № 2 от 18 ноября 1944 один из сподвижников Власова генерал-майор Ф. Трухин в статье “Вооруженные силы освободительного движения” отмечал, что “национальные силы приняли активное участие в борьбе с большевизмом плечом к плечу с германскими солдатами, а сейчас, в критический момент, мы должны выступить единым фронтом всех народов, населяющих Россию”, подчеркивая, что “на нашей стороне симпатии всех народов России”.

Воля народа. 1944. 9 декабря. № 8.

Цит. по публикации: В. В. Поздняков. Андрей Андреевич Власов // Новое русское слово. 1971. 26 декабря.

Rußland undwir. Ein Forum. Jahrgang XXXII. 1994. No. 3. S. 4-5. О Пражском манифесте см. также: A. S. Dallin. S. 647-652.

“Воля народа. 1944 г. 20 декабря. № 11.

Bundesarchiv-Militärarchiv (Freibuig). RH 2/2728. Bl. 26-27.

Ени Туркестан. 1944. 23 ноября; 14 декабря.

См. об этом: И. А. Гилязов. Там, в иных краях (Татарская эмиграция в 192040-е гг.) // Татарстан, 1994. № 3-4. С. 53; Ch. W. Hostler. Türken und Sowjets. Die historische Lage und die politische Bedeutung der Türken und der Türkvölker in der heutigen Welt. Frankfurt/Main, Berlin, 1960. S. 193; P. von zur Mühlen. S. 161.

Материалы курултая были опубликованы на татарском языке в Берлине: Idel-Ural Qurultaj. Berlin, 1944. Отдельные сноски на эту публикацию ниже не даются.

См. об этом подробнее: Р. К. Валеев, И. Р. Тагиров. Общественно-политическая жизнь в первой четверти XX в. // Материалы по истории татарского народа. Казань, 1995. С. 410-423.

См.: И. А. Гилязов. На другой стороне. Коллаборационисты из поволжско-приуральских татар в годы Второй мировой войны. Казань, 1998. С.185-186. В дополнение стоит упомянуть, что во многом схожая картина наблюдалась и с объединением представителей среднеазиатских народов, когда не все заинтересованные лица принимали в качестве безусловного лидерство узбеков и их вождя Вели Каюм-хана (P. von zur Mühlen. S. 94-104).

О том, какие представления существовали в Германии о тюркских народах СССР в довоенные годы и какое место было уготовано в планах на “перспективу”, см.: И. А. Гилязов. Национал-социалисты и тюркские народы СССР: развитие представлений и планов (конец 30-х - начало 40-х гг.) // Панорама-форум. 1997. № 16. С. 148-160.

Джерело: Искандер Гилязов. Коллаборационизм тюрко-мусульманских народов ссср в годы второй мировой войны - форма проявления национализма? // Ab Imperio. - 2001. - №1

Tags:

Коментарі

Facebook
ВКонтакте
Klio

Додати коментар

SocButtons v1.5